Туда, где фабрикуют облака

Я кивнул и больше к этой теме мы не возвращались.

4 Смит

"Апатия – это оплот здорового будущего". Именно такими правилами этикета наполнялись порочные стены каждого уголка нашего замызганного мирка под названием "общество". Впрочем, офис не стал исключением и оказался разрисованным этим же мыслителем еще задолго до моего появления. Стена, что располагалась напротив стола и открывала проход любому, кто входил в кабинет, демонстрировала на себе догму: "Люди – первичны, человек – вторичен".

– Не спорю! – ответил я написавшему это послание, и, продолжая всматриваться в каждую букву текста, решил ответить. – Значим я или значимо мое существование? Одинок или одиноко общество, в котором живу? Живу ли я или жизнь проходит независимо от меня самого? Все лишь крайности, а я иду по средине. В голове одна мысль – не упасть.

После прочтения написанного я решил позволить этим словам жить дальше, но прежде хорошенько спрятать от посторонних глаз. И хотя формально мой поступок не считался преступлением, а потому сожаления и горечи за него мною не испытывалось, все-таки страх за потерю частички себя никто не отменял. Оттого, совершив предполагаемое действие, мне захотелось загладить вину, обращая свой ничем не обремененный тупой взор к пустой, белой стене.

В дверь постучались.

– Исполняющий долг да не исполнит его вдвойне! – поприветствовал главный надзиратель, зашедший с проверкой. То происходило так редко, что создавалась впечатление особой значимости каждой такой встречи. Его лицо было размалёвано ехидной улыбкой, собравшей в себе коварство и наигранность, что являлось качеством человека, не знающего ничего кроме бесконечной работы с заключенными в тюрьмах и офисах.

Он обошел меня сзади и осмотрел содержимое на столе:

– Перерыв?

– Да, Оливье. А вы, часом, не решили проведать как идет расследование? Если да – то нет. Пока еще не поймали, но зацепки есть.

Надзиратель склонился над бумагами и взглядом перебрал содержимое этого дела. Он казался одиночкой, бродящим без особого смысла. Скрупулезно представляя себе работу остальных, его собственные чувства меланхолии и приближающейся замены – только усугубляли состояние. Как известно, одиночество – это признак агонии.

– Нет, нет, – Оливье провел рукой по нижней губе, как будто убирая с нее тонкую струю крови, – я зашел позвать тебя на Смотр. Хоть это дело с продажей наркотиков и очень важно, тебе стоит немного отвлечься.

Я принял все сказанное пожав плечами. За разговорами я уже давно перестал находить что-либо большее, чем набор слов. Они стали самоцелью.

– Если вы настаиваете, то не смею сопротивляться.

Оливье тихо вздохнул, будто знал меня как старого друга и мои слова для него были ожидаемы. Поправив костюм и стряхнув с пиджака пылинку, что была видна только ему, он сел за стол и показал своим видом так называемую «власть». Но достаточно было одного взгляда, чтобы понять – это человек приземистый, как внешне, так и по уму.

– Стен, Стен, Стен, – медленно, выделяя каждую букву имени, произнес надзиратель и скрестил пальцы на животе показывая, что сейчас будет длительный нагоняй. – У нашего директора, как ты наверняка знаешь, есть толстые книжки – законники. Доводилось ли тебе их читать?

Я отрицательно покачал головой, что было правдой.

– Вы разочаровываете меня. Столько раз оказываться в этом кабинете из-за выговоров и ни разу не зайти по делу, – с кончика языка стало доноситься цоканье. – Впрочем это не мое дело. В самом последнем издании, что так заслуженно подарила нам Республика, рассказано много нового и интересного. Например, вы знали кто придумал искусство, философию, литературу и музыку?

– Нет, – ответил я и, развернувшись, убрал руки за спину показывая принятие дальнейшего наказания.

– Искусственный Интеллект! – с восторгом произнес он. – А человек лишь бесстыдно опорочил своими несуразными мыслями его величие и благо. Мы уничтожили все достояние великого разума и теперь довольствуемся его остатками. Каждый из нас должен понять, что никому и никогда не переплюнуть созданное до нас – все уже придумано, все сделано, все осуждено. Только тогда станет ясно, что человек – само по себе существо наивное и податливое. Просто его попросили в это не верить. Как вы не верите в стыд.

Ненароком я показал, как сильно поразился важностью этих фактов, но на деле остался точно таким же консерватором. И на то у меня имелись причины. Например, люди всегда обсуждали то, во что сами никогда не верили. Эти учения не раз переписывалась, опровергались старыми догмами превращаясь в абсурд. А впоследствии еще и оказывались необходимыми к изучению, что не было никому угодным.

Кончики губ Оливье еще сильнее растянулись, отчего создалось ощущение, что рядом сидел не надзиратель, а самый настоящий кот. Мое терпение как объекта воздействия постепенно подходило к концу.

– Что конкретно вы от меня хотите? – с вынужденной черствостью спросил я.