Туда, где фабрикуют облака

Однако чувство экстаза пропало так же незаметно, как и появилось, – достаточно было взглянуть на очертание лица: абсурдное, бессердечное, холодное. Оливье понял, что все это время спорил сам с собой, и горечь, катившаяся тяжелой слюной по горлу, теперь его убивала. Он устыдился.

– Ты порочишь наш коллектив так же, как люди, некогда тянувшие руки к запредельному искусству, – очень тихо вымолвил он, чтобы больше ни одно слово не оказалось за пределами этого кабинета. – Хватит уже этого. Просто будь, как все, и устыди индивидуума внутри себя. Неужели ты думаешь, что обладаешь чем то, чего нет у других? Чем-то, что помогает тебе…

– Я не думал об этом.

– Что же… К слову, обладать чем-то – неприятно, я бы даже сказал, глупо. Ведь так ты добровольно сужаешь себе тюрьму, что кропотливо выстраивало общество… – с каждым словом Оливье становился все тише, пока и вовсе не умолк, закрыв глаза на какое-то время. – Пойдем. Смотр нас освежит.

Его тело одрябло и стало на несколько лет старше: рука, что попыталась оттолкнуть в сторону, через мгновение отяготела и провалилась в пропасть отчаяния; глаза не смотрели, но отчетливо представляли неизменную гримасу нахальства.

– Действительно ли спор – единственно верный способ узнать, как далеко готов зайти человек ради своих идей? – застыл в моей голове вопрос.

Оливье попытался выпрямиться, позволив себе собраться, но почувствовал накопившийся страх. Впервые он понял, что его роль в этой жизни не так уж и важна:

– Просто он не понимает. У человека никогда не было прав, но всегда была обязанность быть как все. Нужно просто напомнить ему об этом…

***

Подойдя к залу и раскрыв двери, несколько человек начали пристально нас разглядывать. Их лица не выражали эмоций, но взгляды отчетливо твердили, что нам здесь не место.

– Нам всем тут не место, – ментально пытался ответить им я.

– Мест нет, – огрызнулся Оливье. – Повезло тебе, Смит. Увидишь все с лучшего ракурса. Идем.

Не дожидаясь ответа, надзиратель развернулся и пулей выбежал за дверь. Шум, что изящно наполнял каждый уголок, непрестанно нарастал, свидетельствуя о начале представления. Улыбки от радости начали витать повсюду. Шум и абсурд стали двумя концами одинакового счастья.

Выйдя из обшитых тканью дверей и поднявшись по лестнице, я оказался в ложе для высших персон, где на важных заседаниях всегда сидел совет Республики. Хоть повсюду и находилась изысканная мебель с необычной посудой и вещами, я сразу понял, что с высоты – люди воспринимались размытее, непонятнее. В этом-то и была наша человеческая сущность: видеть большее в меньшем, обозревая общую картину, а не частную.

– Сейчас! – выкрикнул Оливье и свет моментально погас.

Наступило молчание. Огромная стена озарилась светом и началось необычное представление. Сначала показали что-то безобидное вроде фотографии трупа, но уже на этой стадии люди бились в конвульсиях и несли жесткую брань в пустоту. Вскоре картинка исчезла и на белом фоне высветилось черные буквы: “ЭТО ТЫ ВО ВСЕМ ВИНОВАТ", после чего повисло молчание. Затем показали видеофрагмент, где избивали плачущего человека. Он что-то кричал, но звука в помещении не было. С каждым новым ударом тело содрогалось все слабее и слабее, а затем и вовсе замерло, привлекая своими мертвыми глазами всех вокруг. Кто-то выкрикнул: "Все из-за меня!" и сразу поник. Кадры исчезли и появилась надпись: "ЭТО ТЫ ВО ВСЕМ ВИНОВАТ".

Мое собственное тело уже не оставалось мне верным и начало испытывать жуткий холод и мандраж. Неподалеку рыдали.

Следом высветились новые кадры и повисла тишина. На сей раз это оказался акт каннибализма. С невероятными деталями и подробностями камера показывала крупным планом мертвого ребенка и трех убийц. Их зубы пережевывали свежее, сочащееся кровью мясо, руки бороздили по внутренностям ребенка, а головы то и дело дергалось как от нервного тика. Вскоре один из убийц повернулся к камере и несколько секунд рассматривал ее темными, пустыми глазами. Казалось, что сейчас он с немым криком набросится на тех, кто был в зале. Высветилась надпись: "ЭТО ТЫ ВО ВСЕМ ВИНОВАТ". Затем на стене появился рисунок перевернутого глаза и через динамики стал слышен гулкий плач. Проектор погас и свет, появившийся откуда-то сверху, указал на жертву, что была на подиуме театра. Ее лицо закрывал мешок, а тело, полностью оголенное, было привязано к стулу. Все слышали ее горький голос и видели надпись: "ЭТО ОНА ВО ВСЕМ ВИНОВАТА".

– Кто это? – спросил я у заворожённого Оливье.

– Не важно! Главное – наказание! – весь зал, словно сошедший с ума, стал изрыгать брань на преступника. Кидали даже вещи, но, как правило, они не долетали и падали к оголенным ступням.

– Но за что ее посадили? – с настойчивостью одернул Оливье.

– Ни за что. Просто одна из заключенных «общества помощи».

– Но ведь нельзя наказывать ни за что!

– Верно. Наказания за ничто не существует. Закон всегда найдет, каким образом ущемить человека, – заставить молчать не его, но других! Устыдите же жертву или сами стыдливы будете!