Туда, где фабрикуют облака

Наши поиски продолжались еще двое суток. Подолгу отказываясь от еды, мы уделяли время мнимому, несуществующему где-либо образу подсказки, что ускользал с каждой новой бумагой, опечатанной “Дело”. Как и многие, потеряв свои цели и радости в живом, мы начали искать их в мертвом.

– Это бесполезно! – наконец выкрикнул я. – Мы перерыли сотни, если не тысячи дел, и вряд ли нам удастся найти еще хоть что-то, кроме этих двух подсказок!

Хоук удивленно взглянул на меня. Его глаза ничуть не выражали усталости, а даже наоборот, пылали огнем буйства действий и удовлетворения. Для него все это являлось чем-то вроде увлечения, интересного времяпрепровождения.

– Тогда пора, – он взял в свои руки мобильный телефон с еще большим рвением желая разобраться в деле, явно не страшась ошибиться. Единоличничество убивало в нем страх перед новым и неизведанным.

Затем – тишина. Звонок, что должен был назначить встречу, улетел как свободная птица в даль, не оставляя после себя никаких новостей. Либо личность на другом конце провода не хотела брать на себя ответственность, выслушивая правозащитников; либо страшная тяжесть невзгод упала на плечи свидетеля происшествий, после которых отстранение стало единственной отрадой. Оставалось лишь назло схватиться за единственную появившуюся зацепку и, против воли ее обладателя, насильственно разгадать. Потому как настоящую личность можно упрекать во многом, но действительно тяжкий грех заключен во всегда остающейся от нее информации.

Спустившись по ступенькам полицейского участка и направившись к машине, что красовалась неподалеку, мы были полны энтузиазма. Нам хотелось, чтобы все возымело привычку начинаться с нового, чистого листа и оставляло воспоминание лишь от внешнего вида, а не от чувств, оставленных после.

Перед ногами пробежал старый, некрасивый пес, которого я уже где-то встречал. Его вид оставлял желать лучшего: то и дело по сторонам болтались провода, а лапы раз за разом прихрамывали, когда в очередной раз их предстояло поднять. Несколько людей оглянулись, но никому не пришло в голову предложить помощь. Словно человечество сделало несколько шагов назад для разбежки, но сразу упало от одышки, глядя на предстоящий им путь обучения эмпатии.

– Эй! – оборвал меня на половине размышления Хоук. – Ты идешь?

Я многозначительно кивнул.

***

Дом, где проживала Лили Браун, распластался в районе под номером 6, что почти провалился в пучину бедности, но еще нерешительно покачивался на краю среднего класса, оставляя после себя некую неопределенность во всем. Хотя вполне возможно, что люди, живущие здесь. не обращали на это никакого внимания, считая подобное чепухой. Они понимали, что отвлечение от важного на яркое – мысль неправильная и в корне не выполняющая свою главную роль – решение проблем.

Все в этом месте насильно заставляло поверить в различие между вами и людьми другого звена, что оставляло яркий вкус отвращения к собственному имени. Однако, я испытал совершенно противоположное тому, что должно быть, чувство, – безразличие. Ко мне пришло осознание, что места, дома, машины, растения – были лишь фоном, а я, как хамелеон, принимал нужный цвет, прячась там, где придется. Эта особенность часто касалась людей. Им нравилось, они знали меня в той мере, которой хотели, но в критичный момент – я становился ничем. Лишь моментом в цепи безумия этого мира.

Подъехав к нужному месту, находящиеся там люди засуетились и разбежались в разные стороны, будто прижав хвосты от будущих побоев; несколько человек закрыли окна и спрятались внутри дома – словно занавески были одеждой, прикрывающей их истинную наготу.

– Они настороженны, – вымолвил я, поднимая дверцу машины, – или охвачены страхом настолько, что им не нужна наша помощь.

Ничего не ответив, Макс следом вышел из машины, и мы проследовали внутрь чуть покосившегося здания, выполненного настолько хорошо, что в этом месте казавшегося отвратным. На входной двери красовалась выгравированная вывеска: "Плодотворное ношение идеи – карается законом. Не порочьте обучение!"

Открыв ее и зайдя внутрь, нашему взору представился случай рассмотреть разрисованный подъезд изнутри, то и дело демонстрирующий необычайные изречения. Например, под окном, что открывал вид на близлежащий крематорий, была надпись: "Смотрите – в руках у нас есть целый мир, но за пределами он хотя бы настоящий"; или чуть дальше, где под автоматически настраиваемой лампой, (включающей необычные оттенки цветов в зависимости от вашего настроения), приманивающей мотыльков, располагалась надпись: "Уши и глаза закрыты – властвовать словам не над кем".

Люди будто бы не старались оставить после себя свое бренное тело, а наоборот, с большой упертостью, бросаясь идеями и мыслями, желали стать чем-то большим – возможно, духом этих мест. Они верили двум вещам: силе голоса и свободе.

Обернувшись на обильное число этих запрещенных мыслей, бушующих как в океане ничто, можно было сказать о величии этих идей. Ведь чем ниже пал человек, тем громче он кричит; великаны переговариваются шепотом.