Тугова гора

На подворье Третьяк Борисович кликнул челядинца, велел принести лук и стрелы. И, когда тот доставил, вручил Васильку, одобрительно подмигнул. Парень зарделся от смущения и гордости: как же, при князе хотят испытать его умение обращаться с боевым оружием.

— Куда прикажешь послать стрелу, боярин?

— А вот… — Третьяк Борисович подтолкнул расторопного челядинца. Тот, сообразив, что от него требуется, помчался к вековой липе — шагов триста, если не больше, было до нее; взобрался по гладкому стволу до первых сучьев, там укрепил свой войлочный колпак.

Опытный лучник на двести-триста шагов мог делать в минуту шесть выстрелов; с изумлением смотрел Константин, как летели стрелы, чуть не догоняя одна другую, и все тесно гвоздили мужицкую шапчонку. Живым веером трепетало оперение десятка стрел, воткнувшихся в мякоть древесины.

Ласково светило солнышко, ныряя в белых кучевых облаках, светлело лицо князя. Спросил обрадованно:

— Где ты научился метать стрелы?

— В лесу живем, охотимся, — скромно сказал Василько. — Есть у нас охотники — стреляют и лучше меня.

Внизу над сверкающей водной гладью белыми комочками взмывали чайки. Князь загорелся:

— А птицу отсюда подсечь можешь?

Василько мельком взглянул на реку, прикинул расстояние.

— Могу, господин, но, прости, — не буду. Грех без надобности губить божью тварь.

— Вон ты какой! — Юноша все больше нравился Константину. — А мечом управляешься? На коня садился?

— Умею и это, — с достоинством ответил Василько. Но тут же опомнился: не сочли бы за похвальбу. — На коне сижу хуже, нет в лесу простора для всадника…

— То поправимо, — остановил его князь. — Беру тебя в дружину. Как, боярин?

— Добрый будет дружинник, — одобрил Третьяк Борисович.

— Дюже добрый, — вставил подошедший и видевший все Данила Белозерец.

Князь ждал, что юноша станет благодарить его за оказанную высокую честь состоять в дружине, но тот молчал, потупясь, переступал с ноги на ногу.

— Ты, кажется, и не рад? — неприятно удивился Константин. — Говори почему? Не таись.

— Рад я, господин, но матушка моя не знает, где я. Отпусти увидеть матушку.

— Сам хочу побывать в вашем лесном селении. Доведешь ли до урочища?

Василько смешался, покачал головой.

— Сомневаюсь, господин. Когда тянули меня татары на аркане, мало что видел, пот застилал глаза. А допрежь до города не хаживал.

— Ништо, — успокоил князь, — кузнец Дементий знает путь к вам. Данила, — обернулся он к дружиннику, — предупреди кузнеца: с нами поедет. Пошли за ним не мешкая. И Василька беру. Справь им коней, оружье.

— Вот что, боярин-батюшка, — озабоченно продолжал Константин, когда остались вдвоем с Третьяком Борисовичем. — Хочу братьев своих поднять на ордынцев. Обмолвилась Ксения: Глеб белозерский вернулся из ханской ставки, гостит у Бориса. Как раз обоих застану.

— Это что ж! — поразился Третьяк Борисович. — У ж не хочешь ли, чтобы я не сопровождал тебя? И думать не моги, не пущу одного. Я за тебя перед княгиней в ответе. Да и в Ростове знакомцы из бояр у меня найдутся, словечко замолвить к случаю можно, оно, глядишь, поддержка перед князьями.

— Пустое, — отмахнулся Константин. — Братья решат — бояре супротив не станут. А ты здесь нужен. Ну, как быстро сколотится татарва? Ты, боярин-батюшка, воев собирай, готовь их к делу, то тебе сподручнее. Маменька не заметит моего отъезда. А если спросит — на охоте я, завтрашним днем обернусь.

— Езжай, коли так, задумал ты верно, внучек, — согласился Третьяк Борисович, но не было в его словах уверенности. Долю свою человек выбирает сам, Константин выбрал свою, но едва ли поддержат его двоюродные братья. Княгиня Ксения не только о том обмолвилась, что Глеб гостит в Ростове, — привез он из ханской ставки степнячку, женой нарек, не зря перед тем супружницу свою Агафью в монастырь упрятал. Иные князья пируют, топят горе в вине, ссорятся, бесчинствуют, не зная, чем заняться, как жить под ярмом иноземным; иные подкупом да низкопоклонством, женясь и братаясь с погаными, вырывают друг у друга ханские ярлыки на княжение. Глеб с юности своей угодлив; презрев славное имя родителя, по словам игумена Афонасия: «брашна своя и питья нещадно требующим подавая», — тоже выбрал свою долю..

— Пытайся, внучек, дело доброе, — повторил Третьяк Борисович, — ну а я гонцов в подвластные тебе городки пошлю, бояр потрясу, найдутся по вотчинам охочие люди; мологских да сицких кликну, — они-то ой какие злые на татар. И то: дети павших воинов. С божьей помощью и отобьемся: назад, князь, шагу нет.

— Душа горит сразиться с погаными, — горячо сказал Константин. — Коли выстоим, другие подымутся. Людей от разора избавим.

Недолгой была их беседа, но всё решили; оба думали одно и то же.

3