Тухачевский против зомби

Как на политическую фигуру мы ориентировались на Троцкого и его блок, в который входили троцкисты, зиновьевцы, правые, националисты, меньшевики, эсеры и т. д.

Считалось, что для выполнения всех этих задач должна быть прежде всего строжайшая армейская конспирация. Для этой цели применялась тактика двурушничества в партии и очковтирательство в работе… Все это время, товарищи, во мне сочетались два Якира. Один, советский, а другой – враг народа, шпион, предатель, диверсант, террорист – все, что хотите.

Дальше заговорил Михаил Николаевич. Никита понимал, к чему все идет, горько сожалел, что своими руками отправляет на верную гибель боевого командира и товарища, но… изменить ничего не мог.

– Не все из того, что я говорил на предварительном следствии, следует считать правдой, – после этих слов Никита сильно сжал в руке листок, принесенный с собой. Сжал так, что он начал мяться. Комкор подумал, что все еще можно изменить. Маршал продолжал: – Красная Армия до фашистского переворота Гитлера в Германии готовилась против поляков и была способна разгромить польское государство. Однако при приходе Гитлера к власти в Германии, который сблокировался с поляками и развернул из 32 германских дивизий 108 дивизий, Красная Армия по сравнению с германской и польской армиями по своей численности была на 60–62 дивизии меньше. Этот явный перевес в вооруженных силах вероятных противников СССР повлиял на меня, и в связи с этим я видел неизбежное поражение СССР, и это и явилось основной причиной стать на сторону контрреволюционного военного фашистского заговора. Я как кадровый военный все предвидел, пытался доказывать правительству, что создавшееся положение влечет страну к поражению, но меня никто не слушал.

Ульрих буквально взбеленился и оборвал маршала:

– Послушайте, Тухачевский, как Вы увязываете эту мотивировку с тем, что Вы показали на предварительном следствии, а именно, что Вы были связаны с германским Генеральным штабом и работали в качестве агента германской разведки еще с 1925 года?

Маршал не сдавался:

– Меня, конечно, могут считать и шпионом, но я фактически никаких сведений германской разведке не давал кроме разговоров на словах, хотя … может, это тоже шпионаж.

Ульрих не унимался:

– Вот в деле Ваши показания о том, что Вы лично передали письменный материал агенту германского Генштаба по организации, дислокации и группировке мотомехчастей и конницы БВО и УВО и что по Вашему же, Тухачевского, заданию Аппога передал германскому агенту график с пропускной способностью военных сообщений, а Саблин, по Вашему же заданию, передал схему северной части Летичевского укрепленного района. Вы эти показания признаете?

Тухачевский погасшим взглядом окинул аудиторию, встретился глазами с Никитой. Никите стало стыдно, сердце сжалось в груди до какой-то звериной боли.

– Признаю, – еле слышно произнес Тухачевский.

Следом выступал Иероним Уборевич.

– Все ранее данные показания моих подельников я признаю, но прошу заметить, что до 1934 года я работал честно.

Корк в своем выступлении показал, что он являлся участником заговора и членом центра с 1931 года. В связи с этим Корк высказал свое недоумение в том отношении, что Тухачевский, Якир и Уборевич знали о кремлевском заговоре с 1931 года, которым руководил Енукидзе, и даже знали все детали плана этого заговора, но почему-то на суде об этом не говорили, считая себя заговорщиками только с 1934 года.

Корк показал, что о кремлевском заговоре он, Корк, докладывал Тухачевскому в 1931 году в присутствии Якира и Уборевича, и отсюда Корк делает вывод, что Тухачевский, Уборевич и Якир официально вступили в заговор в 1931 году, а не в 1934-м. «Неужели же они, – говорит Корк, – слушая мой доклад о кремлевском заговоре, еще не были членами и соучастниками заговора? Все это они скрывают от суда, скрыли и от следствия».

Дальше Корк показал, как должен был развернуться заговор в самом Кремле, в который были вовлечены: он, Корк, Горбачев, Егоров, бывший начальник школы им. ВЦИК, и Именинников, помполит школы ВЦИК.

Выступавший следом Эйдеман на суде ничего не мог сказать, а просто поднялся и сказал, что он, Эйдеман, ничего больше, кроме того, что он показал на предварительном следствии, показать не может и признает себя виновным.

Путна показал, что, состоя в этой организации, он всегда держался принципов честно работать на заговорщиков и в то же самое время сам якобы не верил в правильность своих действий.