Туман

– Но там точно была надпись. Она была выложена из таких маленьких хрусталиков льда, – волновался он, мысленно ругал себя за это и изо всех сил старался говорить так, чтобы миловидной соседке было понятно: – Светлана Александровна, Максим тому свидетели, и они подтвердят. Дословно было написано следующее: «А нужны ли они тебе?» То есть, вам. Почему я и удивился, когда вы сказали…. А впрочем, это не важно. Ещё там была такая просьба: «Подумай хорошенько…, – цитируя, он по понятной причине запнулся, поскольку не мог произнести грубую форму её имени вслух, и невнятно закончил: – Ну, в общем, ваше имя там было. И вам надо подумать.

Из уважения к такому волнению и беспокойству со стороны соседа, Мила Алексеевна постаралась всем своим видом выразить серьёзность и даже несколько секунд вглядывалась в мокрый подтёк на чёрной ткани, а после тихо сказала, поглаживая пальчиками нижнюю губу:

– Вы успокойтесь, Валентин Владимирович. Мне нет никакого резона вам не верить, но я не понимаю: – что всё это значит? Почему я должна задуматься о Петиных трусах? И интересно: – кто сделал эту надпись?

– По горячим следам мы там внизу подумали, но нормальных вариантов пока не нашли, – с сочувствием объяснился он, и это сочувствие непроизвольно передалось Добротовой, но несколько по другому поводу.

– Вы знаете, Валентин, я не меркантильная и не мелочная, – заговорила она немного расстроенная, – но мне сейчас больше жалко два комплекта постельного белья, рубашки и мой рабочий халат. И мне не хочется разбираться в чьей-то глупой шутке.

– Я с вами согласен, Мила. Это, действительно, глупая выходка, – тут же откликнулся он. – И я надеюсь, что пропавшее бельё найдётся, когда туман рассеется. Я уверен, что это не кража, а какое-то продолжение той же шутки.

– Ну, тогда давайте сюда этот бонус, который вы принесли, – с улыбкой сказала она и, наконец-то забрала у него из рук нижнее бельё своего мужа, сделала шаг назад и в проёме двери прибавила чуть игриво: – Подумаю над этим на досуге.

Понимая, что она вот-вот закроет дверь, Валентин Владимирович почувствовал в себе резкие колики некой недосказанности в этой уходящей от него ситуации. Ему захотелось добавить что-то важное; то, что он напрочь упустил в своих сумбурных объяснениях.

– Мила Алексеевна, вы… обязательно спускайтесь к Зиновьевым. Пока ваш Пётр отсыпается, вы не должны оставаться одна, – заговорил он порывисто, но понял, что успел выдать бестактность, запнулся и дальше уже изъяснялся спокойнее: – Извините, я хотел сказать, что нам вместе необходимо обсудить обстоятельства, в которых мы оказались. Я сейчас проведаю бабу Паню с Маргаритой Николаевной и тоже присоединюсь к вам. Только, пожалуйста, не вздумайте выходить во двор, – почти умолял он её напоследок.

Мила не помнила уже, когда так бережно беспокоились о ней, тем более представители мужского сословия. Она так же понимала, что это было не примитивное ухаживание со стороны Валентина, а настоящие переживания за неё, хотя и основанные на определённой симпатии к ней. Она смотрела на него: такого растерянного, смущённого, но готового в любой момент броситься ради неё на любой подвиг, что сама засмущалась и, прикрывая дверь, произнесла:

– Валентин, я благодарна вам за заботу, и прошу вас, не переживайте вы так за это несчастное бельё. Не велика потеря. Наживём новое.

Бывает так, что пустяковое словосочетание, сказанное всуе, вонзается булавкой в сознание, и хочется затерзать это высказывание важным уточнением. Вот и Валентину Егорову неосознанно захотелось уточнить по поводу глагола «наживём»: – с кем Мила собиралась это делать. Но, разумеется, природная скромность Валентина Владимировича тут же заклеймила этот мимолётный внутренний порыв в наглость и пошлость.

Он спускался вниз по скрипучим ступенькам и думал о скрывшейся в пятой квартире женщине, как неожиданно услышал щелчок дверного замка. Валентин без труда догадался, чья дверь могла произвести этот противный (в данный момент) стальной звук. Остановившись между этажами, он быстро подумал о том, какая издевательская по своей противоположности встреча сейчас может произойти. «Поскорее сойти вниз и укрыться в квартире Зиновьевых», – возникло первое желание у Валентина, но он его загасил в себе, посчитав, что это слишком трусливое действие для взрослого мужчины.

От стены отделился чёрный щит жмыховской двери, и на площадке появился сам Михаил Анатольевич. Выглядел он не важно в плане одежды, поскольку на нём были только семейные полосатые трусы и мятая светлая майка, но настрой у подполковника был важный, потому что как ещё скрывать болезненные ощущения в организме при посторонних лицах.

Подойдя к оградительным перилам и глядя вниз, красными глазами усталого буйвола, Жмыхов обратился к Егорову:

– Это ты тут с кем-то шептался только что?

– Я, – спокойно подтвердил Валентин и хотел уже дальше спускаться вниз, но Михаил Анатольевич его остановил: