Туман над Токио

А ещё ты мне часто рассказывала, как после смерти своей мамы, тоже от инфаркта – мы с Алексом тогда ещё были маленькими – ты несколько месяцев плакала не переставая. А однажды тебе приснился сон: бабушка стоит по щиколотку в воде, печальная и измученная. Соседка, пожилая дама, сказала, что бабушка тонет в твоих слезах, и что пока ты не перестанешь оплакивать её, она будет маяться и мытарствовать. Ты смогла пересилить скорбь! Больше не плакала. А вскоре тебе опять приснилась бабушка: сидит у зеркала, нарядная, светлая, бескручинная и наводит макияж, готовясь к празднику. На этих словах ты всегда говорила: «Вот и ты, доченька… когда меня не станет… не плачь по мне, не то буду маяться!» А я злилась: «Опять ты за своё! Тебя не может не быть!» Вот я и не плачу, мама! Ну, почти не плачу… Только катаюсь по кровати и вою, как животное! Потому что всё внутри оцепенело от жуткого психического шока, от тяжелейшей душевной травмы. Всё мне безразлично. А утроба одеревенела от сильнодействующих транквилизаторов.

* * *

По дороге к репетиционному залу я решилась позвонить Огава-сенсею. Автоответчик на мобильном был забит сообщениями. Во входящих звонках – номера друзей и знакомых. Я не могла говорить ни с кем. Ну что я услышу? Искренние соболезнования? Чуть только я слышала чьи-то соболезнования, у меня дёргались мышцы лица, губы тряслись, в горле – спазмы, и голос превращался в писк. А что я им отвечу? Как мне тяжко??? Как я убита горем???

Я нажала на сброс только что набранного номера клиники Огава-сенсея.

Идя к раздевалке, чтобы повесить пальто, я заметила, как Нагао-сан делает мне знак приблизиться к его столу. Неужели и этот сейчас пристанет: тяжёлая я или нет? Я уже готовилась не перечить и немедленно согласиться: да, тяжёлая! Но кумир поинтересовался:

– Француженка, на скольких языках ты говоришь?

– На четырёх.

– О-о-о! Ну, на японском и…

– На французском, английском и русском. Испанский понимаю… Итальянский немного…

– О-о-о! – Нагао-сан сделал знак «беседа закончена».

Уже зайдя в раздевалку, я услышала, как он спрашивает то же самое у Татьяны. Видимо, та проходила мимо… Или подозвал, как меня:

– Россиянка, на скольких языках ты говоришь?

Больше я их не слушала. Я рассматривала себя в зеркало. Готова ли к игре в счастье на праздновании помолвки? Готова. Глазные капли и макияж «Made in Japan» – тоже сильнодействующие.

* * *

Мою ненаглядную уже везут на катафалке…

* * *

Вот хозяин Мураниши поддерживает оступившуюся служанку. Марк, театрально распахнув объятия, издаёт вопль «Congratulations!» Я вторю ему: «Поздравляю!» Нагао-сан склоняется передо мной… О, прекрасная леди! От кончиков его пальцев до кончиков моих, всего за несколько дней, как между землёй и небом, между жизнью и смертью, пролегла бездна… Я – иная, не та прежняя… Меня жгут не его взгляды, а вселенское горе, которое я отчаянно скрываю, топлю в вине фальши, в фарисействе транквилизаторов. Но кумира с его пульсирующим душевным каналом так просто не надуть. Я дотрагиваюсь до его руки…

* * *

Маму уже подвозят к дому…

* * *

Янтарные глаза ловят мои зрачки: «Что с тобой?!» Я смеюсь: «У вас такая прелестная невеста!» Глаза хозяина впиваются – «Не притворяйся!» Мои губы безбожно лгут: «Вы на удивление сладкая парочка!» А дрогнувшие веки парируют: «И не пытайте! Я лёгкая как пёрышко!»

* * *

Катафалк останавливается и Алекс впервые видит маму бездыханной…

* * *

От колдовских дознаний янтарных глаз, а также мощного биополя хозяина меня спасла Мичико, фурия. Она налетела на служанку, а Нагао-сан, сделав испуганный вид, оставил мою ауру в покое. Мы, чудики, пристыжено покидали импровизированную сцену. Марк никак не мог выйти из своей крошечной роли и напыщенно умолял меня объяснить, кто же истинная невеста Мураниши-сан. Я махнула в сердцах рукой:

– Later! I’ll tell you later![43]

* * *

Близкие, подруги, знакомые уже возложили на мамину грудь десятки алых роз.

* * *

Я ушла из зала, поставила в нише за шкафом три стула и, обессиленная, рухнула на них.

* * *

Вот Алекс любовно гладит родное лицо с навечно закрытыми глазами, шепчет ей тихое «Прости», плачет, целует в холодный лоб… Стучит молоток, забивая гроб. Мама! Мамочка!

* * *

Кто-то трясёт меня: «Лариса!» Я очнулась. Татьяна склонилась надо мной:

– …А я смотрю – чьи-то ноги… тебя-то не видно за шкафом… Тебе плохо?

– Да. Так плохо, что и представить нельзя! Кажется, я потеряла сознание…

– Вставай! Уже скоро конец репетиции. Тебе помочь?

– Спасибо, Таня, я сама… Пойду… Дойду… как-нибудь…

* * *

И снова я каталась в отчаянии по гостиничной кровати. Позвонила Огава-сенсею. Он сразу же упрекнул меня:

– Почему не отвечаешь на мои звонки? Я звоню по нескольку раз в день!

– Я не могу… Извините… Сенсей, если я выпью все двадцать таблеток из синей упаковки, то умру?

Доктор успокоил:

– Нет, не умрёшь. Будет отравление, сильная рвота, тебя увезут в больницу… А умереть – не умрёшь!

– Тогда пришлите снотворное!

– Выпей полтаблетки антидепрессанта, и уснёшь.