Туманное Звено. Стихотворения

Зерно в земле созрело и взошло.
Цветок висит, виясь серьгою длинной.
До круч его дыхание дошло,
а стебель всё качается над глиной.

К полудню посетит его пчела

и улетит, забрав с собой пожитки,
чтоб к празднику душа его могла
лить на церковный камень пламень жидкий.

Жужжание осиного гнезда —

несносное бесплодное дрожанье;
зато пчела (звенящая звезда)
имеет золотое содержанье.

Пусть теплый мед клетчатки золотой

дает питанье плоти человека,
чей дух идет к Психее нежной, к той,
которая ведет его от века…

Смола струит вдоль сосен янтари,

и слабость белым облаком летает.
Ах, в этот час гори, свеча, гори —
пусть воск тяжелый твой по капле тает!

1935

ТЕНЬ В ХАРЧЕВНЕ

Там, где в ведре воздушной шапкой
встает дыханье молока, —
вступает топка в дом охапкой,
во тьму — с подсвечником рука.

Свеча вошла, на гроздь обоев,

на гвоздь — свой зыбкий свет лия,
и стало в комнате нас двое:
на стенке тень моя и я.

Сродни нам лестница харчевни,

на буквах — золота налет,
ее окошек контур древний,
ее холста суровый лед.

Нам сладко в кислом доме спится!

Ах, нам бы над ложбиной сей
под крепким солнцем двигать спицы
и хворостиной гнать гусей!

Но тень моя иного хочет,

и для чернильного ведра
пучок гусиных перьев точит
и водит ими до утра.

Привыкла тень — о, немудреный

дагерротипный аппарат, —
являть в одежде похоронной
крупней наш облик троекрат.

Уходит голос в лист бумажный,

линяет волос в силу лет.
Но постоянен наш протяжный,
наш важный черный силуэт.

1936

«Напуганы вороньим граем…»

Напуганы вороньим граем,
от вечной, от конечной тьмы
мы ванькой-встанькой убегаем,
и всё на том же месте мы.

Весной над рябью языка

эолова всплывает арфа:
душа, как странный музыкант,
сыта горошинами шарфа.

Но кратче день. Туман окрест.

Природа облако ломает.
И черный зонт, как черный крест,
чиновник к небу поднимает.

1929

ЛЕБЕДЬ

Юрию Терапиано

Не всем, о други, черное вязать.
Паук сидит над черной паутиной.
Но я хочу о лебеде сказать,
о белом привидении над тиной.

Как мы с трудом бредем по борозде,

с трудом по суше волочит он брюхо.
Неузнаваем лебедь на воде —
он, как Бетховен, поднимает ухо.

В стихию отражения, в волну,

врастает он, мгновенно хорошея.
Напоминает грудь его луну
и сон — его серебряная шея.

Плывет за ним озерная трава

(камыш — свирель, о жертва прободенья!).
Так на заре больная голова
плывет за уходящим сновиденьем.

1936

«Во сне верблюды видят водопой…»