Туманы Авалона

– Завтра это будет петь Кевин, а мне с ним не равняться. Я перевел песню некого стихотворца саксов. Когда-то я сказал, что способен ужиться с саксами, но не с тем, что они именуют музыкой. Но в прошлом году, когда я некоторое время жил среди них, я услышал эту песню и не смог удержаться от слез – и попытался в меру своих скромных способностей переложить ее на наш язык.

Он встал из-за стола и взял маленькую арфу.

– Это о тебе, мой король, – сказал он, – и о той печали, что я познал, пребывая вдали от двора и моего лорда, – но музыка здесь саксонская. До того я думал, что саксы способны петь лишь о войне и сражениях.

И он заиграл негромкую грустную мелодию. Ланселет действительно управлялся со струнами далеко не так искусно, как Кевин, но печальная песня обладала собственной силой, и постепенно все гости утихли. Ланселет запел хрипловатым голосом необученного певца.

              Чья печаль сравнится с печалью того, кто одинок?
              Некогда я жил при короле, которого любил всем сердцем,
              И руки мои были полны колец, что дарил он,
              И сердце мое было полно золотом его любви.
              Лик короля подобен солнцу для тех, кто окружает его,
              Но ныне мое сердце опустело,
              И я один бреду по миру.
              Рощи шумят листвою,
              Луга полнятся цветами,
              И лишь кукушка, печальнейший из певцов,
              Твердит о тоске одинокого изгнанника.
              И теперь сердце мое рвется в странствия,
              Чтоб найти то, что я утратил навеки.
              Я не вижу более лика моего короля, и потому все люди
               для меня на одно лицо.
              Я не вижу более прекрасных полей и лугов моей страны,
              И потому все страны одинаковы для меня.
              И вот я поднимаюсь и следую за своим сердцем.
              Но что для меня даже прекрасные луга родины,
              Если я не вижу лица моего короля?
              И золото на моих руках превратилось в оковы,
              Когда сердце мое лишилось золота любви.
              И потому я обречен скитаться
              По дороге рыб и дороге китов,

                           И за страною волн,

                           И нет у меня друзей —
                           Лишь память о тех, кого любил я,
                           Да песни, что льются из сердца моего,
                           Да эхо крика кукушки.

Гвенвифар склонила голову, пряча слезы. Артур спрятал лицо в ладонях. Моргейна смотрела куда-то перед собой, и королева заметила у нее на щеках влажные дорожки, оставленные слезами. Артур встал со своего места и обошел стол; он положил руки на плечи Ланселету и дрожащим голосом произнес:

– Но теперь ты снова со своим королем и другом, Галахад.

И сердце Гвенвифар исполнилось давней горечи. «Он поет о своем короле, а не о своей королеве и своей любви. Его любовь ко мне – всего лишь часть его любви к Артуру». Королева закрыла глаза, не желая смотреть на их объятия.

– Это было прекрасно, – тихо произнесла Моргейна. – Кто бы мог подумать, что какой-то грубый сакс способен создать подобную музыку… Наверно, это Ланселет…

Ланселет покачал головой.

– Музыка действительно их собственная. А слова – всего лишь бледная тень их слов…

Тут послышался чей-то голос, казавшийся эхом голоса Ланселета:

– Среди саксов есть не только воины, но и поэты, и музыканты, моя леди.

Гвенвифар повернулась к тому, кто произнес эти слова. Это оказался молодой мужчина в темном наряде, худощавый и темноволосый; впрочем, королеве он казался размытым пятном. Но хоть он и выговаривал слова мягко, на северный лад, голос его по высоте и тембру в точности напоминал голос Ланселета.

Артур кивком подозвал молодого человека к себе.

– Я вижу за своим столом человека, которого не знаю, а это неправильно – ведь у нас семейный обед. Королева Моргауза?

Моргауза поднялась со своего места.

– Я собиралась представить его тебе еще до того, как мы уселись за стол, но ты был поглощен беседой со старинными друзьями, мой король. Это сын Моргейны, воспитанный при моем дворе, Гвидион.

Молодой человек вышел вперед и поклонился.

– Король Артур, – сердечно произнес он, и у Гвенвифар закружилась голова. И голосом, и внешностью этот юноша был истинным сыном Ланселета, а вовсе не Артура. Но затем она вспомнила, что Ланселет был сыном Вивианы, приходившейся Моргейне теткой.