Тундра не любит слабых

Мы достали магнитофон, подключили питание и запустили для начала неаполитанские песни. Особого впечатления на стариков это не произвело. У многих есть патефоны. Молодежь подтягивала иногда итальянцам. Потом Эдди незаметно записал наш общий разговор. Он включил магнитофон на полную мощность, и из динамика загремела речь Боло и других.

Сначала все стихли. Затем старики уставились на вращающиеся диски, и, кроме восклицаний, из них ничего нельзя было выжать. Довольный Боло посмеивался. Парни и девушки откровенно хохотали над замешательством стариков.

Муча толкал меня в бок и делал какие-то знаки руками. Я с трудом понял, что он приглашает меня выйти из балка. Перешагивая через ноги гостей, мы вышли на улицу. Муча схватил меня за руку и потащил куда-то, ничего не объясняя. Когда мы отошли шагов на двадцать, он сказал шепотом:

— Однако пускай товарищ тот машину-то прячет.

— Почему? — удивился я.

— Однако совсем худо век молчать сидеть, — продолжал он.

— Почему молчать? — спросил я, окончательно сбитый с толку.

В это время к нам подбежала старшая дочь Боло и его племянник — художник, приехавший в тундру «на этюды». Они сказали, что сейчас старики будут петь, пусть Эдди запишет их песни.

— Так почему же молчать? — опять спросил я у Мучи.

— Однако мой голос в машину уйдет, как говорить буду? Совсем молчать буду только! Немой буду! — кипятился Муча.

Когда у ребят прошел приступ смеха, мы уговорили упрямца вернуться в балок. Он долго сидел, не раскрывая рта, пока не убедился, что магнитофонная запись его вокальным талантам не вредит. Потом Муча спел перед микрофоном полуторачасовую песню и прослушал свое пение от начала до конца, пресекая при этом поползновения других записать голоса. На этом вечер и кончился. Успевшие вздремнуть гости поднялись и с веселым шумом отправились домой. Эдди сухо простился с Мучей, по милости которого были начисто разряжены батареи за три часа работы.

Следующий день ознаменовался рождением первого теленка в стаде. Мы с Эдди, узнав об этом, тотчас нагрузились камерой со штативом и отправились снимать начало отела.

…Новорожденный малыш находился в самом центре отдыхающего стада. К нему удалось добраться, не спугнув его мамаши, и установить камеру. Мне казалось, что можно было начать съемку. Но Эдди такая позиция не удовлетворяла. Он передвинул штатив еще ближе. Немного подумал и приблизился еще на несколько шагов, а потом еще. Я крикнул Эдди, что важенка поднялась и стала звать олененка. Эдди только махнул мне в ответ рукой и почти уперся объективом в малыша. Тот вскочил и кинулся к матери. Но видно, действия киноаппарата не внушали ему опасения. Он уткнулся мордочкой в вымя оленухи и стал отчаянно толкать ее, требуя молока. Той ничего не оставалось, как дождаться, пока ее отпрыск не утолит голод.

Кадры получились великолепные, и мы возвращались на стойбище довольные. Там нас ждала новость: Хосю приехал к Дямаку просить руки его дочери. Собственно говоря, это было уже ни к чему. Они расписались в сельсовете, и разрешение Дямаку было чистой формальностью.

Хосю сидел в балке старика и сосредоточенно пил чай. Дямаку молчал, и по его лицу было видно, что он что-то обдумывает. Наконец старик сказал, ни к кому не обращаясь:

— Я своей девке дам пятнадцать оленей, однако за нее возьму десять оленей. Пусть парень, который брать ее хочет, десять оленей приведет.

Если старик не обращался прямо к Хосю, значит, он уже считал его зятем. Обычай велит состоящим в родстве не обращаться прямо друг к другу.

— Ладно, — сказал Хосю в той же манере, — пусть старик возьмет десять оленей, — и вышел, чтобы распрячь оленей и передать их старику.

Дямаку не спеша оделся и поехал в стадо. Я присел на его нарту поговорить. Но старик молчал. А мне не хотелось заводить разговор первым. Мы ехали по большой копанице, где паслись быки, принадлежавшие старику. Дямаку высматривал какого-нибудь олешка, не спеша собирал в левую руку кольцо аркана — маута — и подбирался к оленю поближе. Лайки кидались к оленю и начинали гонять его по кругу, все ближе и ближе поджимая к хозяину. В удобный момент Дямаку делал бросок левой рукой, наклоняясь всем туловищем вперед. Петля маута хватала оленя за рога, а я подходил к нему и привязывал к нарте. Так было отобрано пятнадцать оленей.

— Чего больно много поймал? — спросил я старика, когда работа была окончена.

— Однако свой девка давать буду, — ответил старик.

— Лучше дай пять девке, а у парня ничего не бери, — продолжал я, — все равно одинаково будет.

— У-у-го, — застеснялся старик, — так-то совсем неладно будет. Как парень-то ничего за девку не даст, старики скажут, совсем худая девка была. Ничего не стоит. Однако надо сколько-то много брать за нее. Много-то возьму, сам много дам — тут-то худо будет. Лучше пускай мне парень десять оленей даст — я-то ему пятнадцать дам. Тут хорошо будет.

Пока мы с Дямаку были в стаде, откуда-то понаехало много народу. Жена Дямаку с ног сбилась, пока напоила всех чаем.