Тундра не любит слабых

К Пясине стали подходить маленькие разведывательные группы диких оленей, состоящие только из большерогих быков. Потом пошли большие стада. А затем повалила туча оленя. Везде, куда хватало глаз, были видны олени. Они подходили к водной преграде — Пясине — и переплывали ее. Есть особые места, которые дикий олень предпочитает для своих переправ. На этих местах и сейчас охотятся на них. А раньше здесь были поколки.

Нганасаны на ветках врывались в плывущее стадо и копьем били оленей в бок, где кончаются ребра. Охота была опасной и требовала большого мастерства. Надо было знать много тонкостей. Так, плывущего сзади оленя, которого на первый взгляд легче всего добыть, трогать не стоило. Особенно, если он плыл, высунув из воды круп. Это значило, что олень больной. Ударишь копьем — умрет сразу. Перевернется быстро вверх ногами и может задеть ветку. Для нганасан купание было больше, чем простая неприятность. Перевернуться на ветке — значило умереть. Спастись можно было, лишь ухватившись за проплывавшего оленя…

Старики-нганасаны в это время, казалось, обезумели. Они только и говорили о диком. Рвались добыть хоть одного рогача и тайком прилаживали наконечники копий к древкам: ружьям не доверяли. Или, может быть, их тянуло вспомнить молодость? Тогда добыча дикого определяла их место в обществе. Добыча дикого была все равно что сдача экзамена на аттестат зрелости. Сейчас старикам очень редко удается выйти с копьем на поколку. Оленя и так хватает, добытого молодыми с помощью карабинов.

Для нас дикий был сигналом к возвращению из экспедиции. Осень наступила. Надо отбывать. Рассчитывать на помощь со стороны было бесполезно. Мы привязали длинную бечеву к носу лодки и тронулись вверх по реке. Наши ноги шли и по песчаным косам, и по каменистым осыпям, и по топким берегам, и по бесконечным отмелям. Мы были бурлаками, а бурлакам трудно смотреть по сторонам. Смотришь под ноги, легши в лямку грудью, и думаешь о чем-нибудь, чтобы не чувствовать усталости. И не надо часто оглядываться назад, а то можно испортить настроение, увидев в конце дня какую-нибудь излучину, от которой уходили утром, совсем близко. Тяжелое это дело ходить бечевой, но великолепно чувство, когда путь окончен. Его не сравнишь, конечно, с тем настроением, когда прибудешь куда-то на самолете, на поезде, на моторке. Поэтому мы были просто счастливы, увидев вдалеке чумы Паддеку.

Это было ранним чудесным утром. Все в чумах еще спали… Только совершенно голый крошечный мальчишка вышел помочиться и замер, разглядывая нас.

— Тана сылы нимиля [как тебя зовут]? — спросил я.

— Лапса [ребенок],— ответил он, подумав.

— Не могу так тебя звать, — сказал я ему.

— Однако парень пока имя нету, — раздался голос Паддеку. Он высунул голову из чума и пригласил зайти.

— Услышал разговор и проснулся, — сказал он, когда мы вошли.

Мы снимали негнущимися руками куртки, стягивали мокрые сапоги. Шевелились еле-еле — устали.

— У парнишки никакого особого признака нет, — продолжал Паддеку, — и потому не дали ему еще настоящего имени. У нас такой обычай — настоящее имя дают, когда характер человека проглянет. Бывает подолгу так ребята детское имя носят, пока настоящее получат.

Он заботливо расчистил нам половину чума, постелил шкуры, и мы улеглись.

Через несколько дней мы с Эдди пересекли пешком небольшую равнину и вышли к полярной станции на другой стороне Пясины.

Что здесь будет

Компания на барже собралась веселая. На полярную станцию кроме нас с Эдди приехали двое охотоведов, нганасанская девушка и паренек. И вот теперь мы уезжали с полярной станции.

Охотоведы работали в научно-исследовательском институте. Ездили на четыре месяца в безлюдные места по реке Пуре. Четыре месяца были вдвоем. Не видели ни одного человека. Только птиц и животных. Они называют места, где были в экспедиции, «страной дураков», потому что животные там людей не видят и не считают их опасными врагами. Дикий олень, услышав шум мотора, прибегает. Песцы ведут себя более чем нагло, а птицы не слетают с гнезд при виде человека.

Ребята рассказывают о зверье очень интересно, и мы с Эдди замучили их вопросами.

Девушка-нганасанка была дочерью нашего знакомого старика Научптэ. У нее длинное и сложное имя, и мы звали ее сокращенно Верой. Она училась в Дудинке. Паренек окончил несколько классов ремесленного училища в Норильске и через год приобретет профессию механика. Мы вымели из каюты мусор, расстелили спальные мешки, соорудили из своих ящиков стол, и это временное жилище стало вполне сносным.

Ехать было весело. Шутили и смеялись, потому что мы, как и охотоведы, скоро будем дома, а наши юные спутники радовались предстоящей встрече с однокашниками. Веселье привлекло в нашу компанию женщину-врача и свободного от вахты помощника капитана.

Разговорам не было конца. Рассказывали разные истории из «веселой» полярной жизни. Потом пошли споры о том, что нужно, чтобы жизнь здесь стала лучше, чем сейчас. В конце концов расшумелись так, что пришлось установить порядок выступлений.

— Что здесь будет? — спросил кто-то.