Тундра не любит слабых

…Наутро следующего дня у меня была назначена встреча с несколькими шахтерами. К назначенному часу я, к счастью, опоздал. Да, к счастью. Если бы пришел вовремя, то, возможно, ограничился разговором в каком-либо кабинете, не испытал, не увидел того, без чего впечатления о шахтерах были бы поверхностными. А теперь пришлось спускаться в шахту. Мне выдали спецовку, каску, фонарь, дали сопровождающего. Спустя четверть часа мы уже стояли в клети, стремительно падавшей вниз.

Временами из мрака вырывалась полоса яркого света и тут же пропадала: это клеть проскакивала через горизонты. Один горизонт, второй, третий. Все ниже и ниже опускается кабина, и поневоле кажется, что уж никогда не выбраться отсюда наверх, к свету, к солнцу. Вдруг подъемник откажет, разве хватит сил взобраться по этой вот бесконечной лестнице, что влажно поблескивает в шахтном стволе?

В общем-то я не новичок в шахтах. Судьба сложилась так, что мне довелось несколько месяцев работать на одной из шахт Рура. Потом бывал — уже журналистом — в Донецке и Луганске, в соляных шахтах Закарпатья и Оренбуржья, на рудниках Урала. И все же каждый раз (это не проходит даже у опытных горняков) охватывает волнение, когда переступаешь порог шахтной клети. Не боязнь, нет! А чувство восхищенного удивления перед могуществом человека, все дальше пробивающегося к центру земли.

Провожатый долго вел меня по штрекам, где змеились рельсы и шланги, где кисловато пахло взрывчаткой, а по бревнам струилась вода. Мой проводник оказался словоохотливым. Однако, как всякий инженер, он не любил общих слов, не несущих определенной технической информации. Он мыслил цифрами, как поэт — образами. От него я узнал, например, что длина подземных штреков воркутинских шахт равна расстоянию от Воркуты до Ялты. Что добытым за время существования Печорского бассейна каменным углем можно заполнить железнодорожный состав, который почти полтора раза опояшет по экватору земной шар. Что воркутяне ежедневно покупают товаров на триста — четыреста тысяч рублей. Что за семилетку построено столько же жилья, сколько его было построено за 1934–1959 годы, то есть за четверть века.

Это была приятная статистика, жаль, что я не сумел запомнить всего, что говорил инженер. А записывать на ходу, да еще в шахте, не очень-то сподручно…

Мы шли, где пригнувшись, а где и на четвереньках, по забою, широкому, но — увы! — низкому. Не распрямиться. Впереди рокотал комбайн, вгрызаясь в почти вертикальный угольный пласт. Грохот падающих кусков угля, лязганье транспортера, стук электровоза, притащившего вереницу вагонеток, — тут уж интервью не возьмешь, не поговоришь. Поэтому мы с инженером сидели на корточках в стороне и смотрели на шахтеров.

Работающий человек всегда красив, особенно если он работает с душой, если дело ему нравится. А ребятам в лаве их работа нравилась. Об этом можно было судить по быстрым, но не торопливым движениям шахтеров, по тому, как они что-то кричали иногда друг другу, сопровождая свои слова улыбками, казавшимися ослепительными на их черных от угольной пыли лицах. Когда человек в таком дьявольском грохоте может еще шутить и улыбаться, по-моему, работа ему по душе.

И вдруг умолк комбайн, остановился транспортер. Стало тихо, как перед грозой. Я было встревожился, но провожатый успокоил меня: электровоз утащил полные вагонетки, вернется — тогда снова комбайн заработает.

С машинистом комбайна Аркадием я был уже немного знаком. Он рассказывал, каким образом стал шахтером и как осел в Воркуте. Родился и вырос в архангельских лесах, отец — лесник. Так что детство и юность Аркадия были связаны с привольными северными просторами. Отец считал, что парню есть прямой резон стать продолжателем семейной профессии. Но подростка манили «клады», что находятся под землей, ему хотелось добывать на-гора то солнечное тепло, которое миллионы лет назад накопили леса, а потом спрятала в своих недрах планета. И, окончив семь классов, Аркадий уехал в сорок шестом году в Воркуту, поступил там в горнопромышленное училище, стал врубмашинистом. Здесь и началась его трудовая биография. Потом, когда призвали на действительную, полюбил и море, как раньше лес. Отдал Балтике пять лет, но после демобилизации вернулся все-таки в Воркуту, к которой «прикипел» душой. Хороша тайга, ничего не скажешь плохого о море, а в шахту тянет, как в дом родной. Такая уж это «заразная профессия», как выразился он, что не отпускает от себя.

Я знал, что Аркадий был делегатом XXI съезда партии. Сам этот факт уже в достаточной степени характеризовал его: кого-нибудь коммунисты не пошлют в Москву представлять партийную организацию города. Но мне хотелось подробнее расспросить Аркадия о его жизни. Там, на поверхности земли, это не получалось: свободного времени у Аркадия в обрез: он ведь Но вечерам учится, всяких обязанностей полным-полно.

Потому я решил воспользоваться передышкой комбайнера и задать ему несколько вопросов.

Аркадий снял каску, пригладил ладонью светло-русые волосы, вскинул на меня умные серые глаза. И вдруг озорно рассмеялся: