Тундра не любит слабых

Только в тридцать первом прибыли рабочие. Уголь брали прямо с поверхности, долбили его кирками, грузили на плоскодонные баржи и сплавляли по рекам вниз.

Так и не довелось Мишутке увидеть железную дорогу и город в родной тундре. Он увидел все, о чем рассказывал отец, не здесь, а далеко на западе. Пошел на фронт — и не вернулся. И еще трех сыновей и двух племянников отдал старый Попов войне. Солдатская судьба была к нему более милостива, чем к ним: она позволила вновь увидеть незакатное летнее солнце над Усой, а им, молодым, закрыла глаза навеки…

— Почему так? — тихо спрашивает Виктор Яковлевич. — Почему молодые умирают, а старые живут? Мне девятый десяток, все еще копчу небо, они же здоровые, сильные, только жить и жить, но нет их. Почему?

Понимаю, что вопрос обращен не ко мне и Попов не ждет на него ответа.

Несмотря на то что у Виктора Яковлевича осталось два сына, две дочери, много внуков и правнуков, дороже всех прочих для него сейчас — те четверо невернувшихся. С живыми можно и поспорить, и поворчать на них, мертвые не услышат, не ответят. Потому и вспоминаются они чаще, и кажутся такими отличными парнями, до которых живущим далеко. Хотя, не вернись с фронта вот эти, что сейчас на железной дороге работают, точно так же говаривал бы отец Мише и его братьям: «Те были ребята что надо! Охотники, следопыты, работяги, а уж к родителям такие уважительные, внимательные, не то что вы…»

Мне хотелось отвлечь собеседника от грустных мыслей. Спросил, часто ли приезжает в Воркуту.

— Нет, раз в месяц или реже. Что мне тут делать, скажи? Раньше, когда был депутатом горсовета, ездил, однако дела были. Теперь — старый, мхом оброс, тяжел на подъем стал.

— Ну, а чем занимаетесь дома?

— В Сейде-то? — лукаво усмехнулся старик. — Да я там почти однако не бываю, не люблю. Паровозы гудят рядом, колеса стучат — беспокойно, жаль — из Тита согласился переехать. Все дети тянули: поедем, поедем к людям, век в тундре жили, хватит. А я тундру люблю, не могу без нее…

Оказалось, что Попов оговорил себя, сказав, что стал тяжел на подъем. Он до сих пор охотится. Зимой на неделю, а то и на полторы уходит в тундру проверять пасти и капканы. На его счету за послевоенные годы не одна сотня песцов, лисиц, росомах, горностаев, полярных волков. Не случайно за успехи в охотничьем промысле он был награжден тремя медалями ВДНХ; двумя золотыми и одной серебряной.

— A-а, силы теперь не те однако. Раньше за день на лыжах по его тридцать — сто пятьдесят верст пробегал, сейчас шестьдесят — семьдесят пройду — и язык, как старая собака, высовываю. На печку тянет, в тепло. Не поддаюсь однако, боюсь, много не ем: голодный волк сильнее сытой собаки, правда ведь? Однако поеду в Сейду, воздух здесь тяжелый, трудно дышать…

Я вызвался проводить его до вокзала. Попов отказался от горкомовской машины, в автобусе тоже не захотел ехать, только пешком. Мою попытку взять на свои плечи объемистый рюкзак с охотничьими боеприпасами решительно отверг: «Сам донесу, однако, легкий».

Мы шли по воркутинским улицам. Я с трудом поспевал за Виктором Яковлевичем, но признаться в этом было стыдно. Поэтому, чтобы заставить старика идти чуточку медленнее, время от времени забрасывал его вопросами. Когда человек разговаривает, невольно замедляет шаг: не хватает дыхания. Простодушный охотник не догадывался об этом и добросовестно отвечал на вопросы. Да, конечно, ему приятно, что здесь вырос такой большой город и много шахт, не всякому удается добиться, чтобы ему поверили и прислали столько людей за тысячи километров в дикую тундру, вложили такие деньги, провели железную дорогу. Но он только наткнулся на черные камни и написал об этом, любой другой поступил бы так же. Не любой? Ну, понятно, если бы он не побывал на двух войнах и не знал ничего об угле, возможно, прошел бы мимо. Мало ли по берегам рек разноцветных камней. Но город он не строил, шахты не копал — чего о нем писать. Как об охотнике — можно, это дело он знает, несмотря на годы…

— Гляди однако, — на одной из улиц Попов вдруг остановился, — асфальт положили, фонари красивые поставили! Четыре месяца назад проходил тут — не было. Быстро делают!

В Воркуте не сплошная застройка. Между кварталами и отдельными домами там и здесь пустыри. Взглянешь на них — и сразу излюбленное докладчиками сопоставление «вчера — сегодня» приобретает зримую конкретность.

Проводив Попова, я вернулся в гостиницу. Администратор окликнул меня:

— К вам часа полтора назад заходил товарищ, оставил записку, просил позвонить ему.

Записка была лаконичной: «Старик! Я знаю, в прошлый раз ведь ты меня от смерти спас. Твои щедроты оценя, готов вернуть я три рубля. Сашка».