Тундра не любит слабых

— Едем, — ответил я, не успев обрадоваться встрече.

— Аргишим однако, — присоединился к нам Тада. — Собирайся.

Не более получаса потребовалось мне, чтобы отобрать необходимые вещи. Их оказалось совсем немного: тощий рюкзак, полевая сумка, фотоаппарат да спальный мешок. Потом пришли Тада и Нитаси и состоялся совет.

— Ехать нужно, когда солнце к земле близко стоять будет. Днем беда, худо ехать. Только муку найдешь, — высказался Тада.

Старик был прав. Ехать можно было только ночью, когда наст подмерзал. Мы с Нитаси молча согласились. Старик теперь командовал нами по праву старшего и опытнейшего. Мы зашли на почту, взяли мешок с письмами, газетами, журналами и двинулись к стоянке оленей. Идти пришлось довольно далеко. Вокруг поселка ягельники истощились и приезжающие оставляли оленей километра за три. Мы изрядно устали, пока добрались до них.

— Однако совсем мука, — бормотал Тада, проваливаясь в глубокий снег, — как аргишить будем?

Собрав упряжки и привязав за своими нартами запасных оленей, мы посидели молча, вглядываясь в сторону Камня — небольшого хребта, через который предстоял перевал. Наконец Тада встал, тронул свою упряжку и прыгнул в нарту. За ним двинулись Нитаси и я.

Олени у нас были мелкие. Весной на них лучше ездить, чем на больших. Крупный олень чаще проваливается в рыхлый снег и скорее выбивается из сил. Маленькие, ростом с двух-трехмесячного теленка, олени сравнительно легко могут идти по рыхлому снегу. Единственное неудобство заключалось в том, что их нужно было запрягать по пять-шесть голов. В тундре это не имеет значения. А здесь, в лесотундре, маневрировать труднее. Упряжка идет веером, случается, что крайний олень забежит за какое-нибудь дерево и спутает других оленей. Приходится все время посматривать и сбивать их потеснее.

Километры бегут за километрами, пробеги чередуются с остановками, во время которых приходится перепрягать оленей. На пути встречаются деревья совершенно фантастических форм. Лиственницы то словно приседают, раскорячившись, то лежат на земле, то свиваются, как змеи. Особенно сильное впечатление производит горелый лес. Он тихий, музейный. Каждое изуродованное дерево полно какого-то смысла, навязчиво лезущего в голову. Мимо меня проплывает многорукий танцующий Шива, жуткая старуха-шаманка, старик, запутавшийся в бороде, Диана, натягивающая лук, какие-то ихтиозавры и птеродактили. Любое дерево столь выразительно, что кажется живым.

Старик Тада разделяет мои чувства.

— Однако беда, худой лес, — кричит он со своей нарты, — душа прямо пугается, шевелим скорее. — Он взмахивает хореем, и олени прибавляют ходу.

Вскоре мы выезжаем из леса. Перед нами лежит чистый, алмазный снег, сливающийся с горизонтом.

На озерках и протоках уже появились забереги — у берегов лед опустился и выступила вода. На мелких речушках снег набух от воды. Благополучно перебрались мы через все встреченные на пути речки. Иногда приходилось стоять на нарте: вода подбиралась к сиденью. Олени каждый раз без понуканий натягивали постромки, минуя зыбкие места.

Двенадцать часов пути уже давали себя знать. Олени начали спотыкаться. И Тада, и Нитаси, и я молчали, думая о своем. Все труднее было смотреть на снег. От его блеска в глазах плыли оранжевые и черные круги.

Всех коварных ловушек тундры не предусмотришь. Несчастье навалилось внезапно. Взобравшись на небольшой плавный склон, мы разъехались, чтобы не налететь на санки едущего впереди. Нарты неслись вниз. Сначала я не понял, что случилось. У самого края склона, где снег был голубее, олени нырнули куда-то вниз, нарта вылетела из-под меня, и я упал, сбитый движущейся снежной кашей. Инстинктивно вцепившись в хорей обеими руками, я бессмысленно дергался, пытаясь выкарабкаться, задыхаясь в холодной снежной жиже. Не знаю, как мне удалось принять вертикальное положение. Первое, что увидел, — снежный карниз в рост человека и Нитаси. Он цеплялся за постромки повернувшей обратно упряжки. Олени отчаянными рывками уходили вверх, на безопасное место. Внезапно метрах в двух от меня из-под снега показалась рука, потом лицо старика Тады. Он тяжело и жадно дышал. Я подвинул к его руке хорей. Старик уцепился за него.

Мы попали в какое-то озеро, куда с крутого берега сползал снег, пропитанный водой, точнее, не снег, а густая снежная каша. Любое неосторожное движение — и мы погрузимся в воду и не выберемся. Тада подтянул свой хорей, оказавшийся рядом, и смотрел на меня, хрипло дыша. В первые минуты забыли даже о Нитаси, но он-то думал о нас. Со свистом пролетел аркан-маут и тонкой змейкой лег между мной и стариком.

— Давай, старик, держись, — бормотал я, обращаясь к Таде. Чтобы ухватиться за маут, он пошевелился и опять стал уходить вниз.