Вместе с двумя своими товарищами из группы «Р» Тур вызвал капитана Рёрхольта на разговор и сообщил, что они лучше отсидят в камере шестьдесят суток, чем согласятся превратиться в «бэтменов». Рёрхольт настаивать на своем требовании не стал, и жизнь в школе пошла своим чередом.
В мае Тура Хейердала произвели в сержанты. Сам он отнесся к повышению без энтузиазма, но для Лив и детей это означало увеличение денежного довольствия на несколько долларов. Примерно в это же время стало известно, что учеба в Дамфрисе с 1 июня прекратится. Это отчасти было вызвано тем, что американское передающее оборудование, на котором обучалась группа «Р», вдруг признали устаревшим и непригодным для использования в боевых условиях. Таким образом, подготовка, полученная Хейердалом и его товарищами под началом капитана Рёрхольта, который приложил немало усилий, чтобы все было на высшем уровне, оказалась практически бесполезной.
Тур Хейердал едва сдерживал гнев по поводу «этого безобразия» и высказал свое мнение «в присутствии всех». Он говорил о саботаже, о бездарной организации дела, а в письме Лив договорился до того, что следует «повесить наиболее вредных представителей с нашей стороны, это принесло бы, по меньшей мере, такую же пользу, как борьба с врагом, которого нам еще даже не довелось увидеть в глаза»{377}
.В течение всего 1944 года пребывающему в Лондоне норвежскому правительству в изгнании пришлось испытывать на себе растущее недовольство рвущихся в бой солдат. Особенно это недовольство стало заметно после 6 июня — так называемого «дня Д», когда союзные войска высадились в Нормандии. Но премьер-министр Юхан Нюгордсволд твердо стоял на своем — бригаду следует держать в резерве до самого последнего момента, чтобы использовать на завершающем этапе освободительной операции.
Тур прекрасно понимал, что в бездействии группы «Р» виновато не только устаревшее американское оборудование. У генерального штаба сухопутных войск не было ни средств для организации «мощного радиоподразделения»{378}
, ни четкого плана действий, и когда занятия в школе прекратились, про группу просто забыли — ее использование исчезло из списка первоочередных задач. Подготовленные бойцы оказались в распоряжении англичан, в начале июня их отправили в казарму в городке Тэйм, расположенном между Лондоном и Оксфордом. Там они должны были помогать женщинам-телеграфисткам передавать шифрованные сообщения.Тур ощущал бессмысленность своей службы и очень беспокоился о семье. Большую часть весны Лив прокашляла, и врачи сначала решили, что это бронхит, а потом нашли причину в том, что в крови у нее слишком много белка. У Тура возникла другая догадка. Он поинтересовался, не начала ли жена курить. «Я надеюсь, что у тебя достаточно твердости, чтобы придерживаться собственных принципов», — пишет он{379}
. Но подозрение, тем не менее, имело место: «Я надеюсь, ты не начала снова курить или что-нибудь вроде этого! Ты мне не отвечаешь, когда я спрашиваю об этом»{380}.Врачи, наконец, пришли к выводу, что у Лив малярия, и назначили ей интенсивный трехмесячный курс лечения. Тур в своих письмах не задавал вопрос, где она могла подхватить эту болезнь. В любом случае, не во Французской Полинезии — там случаи малярии не отмечались. Может быть, ее укусил комар на пути в Ванкувер, когда они плыли по Панамскому каналу?
Однако, каково бы ни было состояние здоровья Лив, Тур чувствовал, что на нее влияет еще что-то. Сообщив жене, что их в очередной раз переводят в другое место, он добавил: «Интересно, как же все-таки идут
Тур был явно обижен. Не стала ли эта обида следствием того, что к беспокойству за здоровье жены прибавилась еще и ревность?
В начале июня Лив приехала в «Малый Скаугум», где собиралась провести лето в домике на берегу озера Оксбоу. Тур пишет ей: «Мне не нравится, что ты, возможно, поселишься слишком близко от этих ненормальных летчиков. Хоть я тебя и знаю, но я знаю и их, понимаешь? Я слишком хорошо знаю, о чем думают эти парни… <…> И не будет ничего хорошего в том, если ты снова устроишь у себя „маленький Блум“ или к тебе часто станут наведываться гости. Ты, может быть, по-прежнему наивно думаешь, какой я же дурак, раз пишу об этом… <…> Но я сам уже далеко не так наивен».