Тур — воин вереска

Душными ночами, приподняв края своего походного шатра, Густав Оберг подолгу глядел в яркое звёздное малороссийское небо и под неумолчный стрекот сверчков грезил о Любе, о Любаше, которая завладела его сердцем сильно и, кажется, навсегда, но так внезапно и непонятно исчезла из его жизни, о деве прекрасной он думал часами, с которой ему даже не удалось попрощаться и которую он заверить не смог, что вернётся, — чтобы она его ждала... Одно за другим перебирал он в памяти те или иные события, связанные с Любой, старался не забыть лицо её, глаза, такие милые и родные, губы, такие свежие, волнующие, нежный её голос, часто возвращался он в мыслях в хижину, в которую Люба к нему приходила и в которой, казалось ему, она опять его ждёт, и тоскует, и зовёт по имени, и роняет по нему слёзы; он мечтал об этой хижине, так как хижина эта, Богом забытая развалюха, стала дворцом его сердца, храмом его любви, — ведь в ней, именно в ней прекрасная Любаша, отрада глаз и песня его души, стала женой ему... Эти воспоминания, которые он хранил как величайшую ценность, грели капитана Оберга зимой, когда он, догоняя армию короля, шёл по заснеженным полям и дорогам, они придавали ему сил и оберегали от гибели, когда он сражался с неприятелем, опаснейшим из неприятелей, и они же влекли его теперь по обратному пути, они не давали ему покоя, когда в дороге случались задержки. Может, даже вовсе не в Ригу стремилась капитана Оберга душа, может, совсем не домой рвалось сердце Густава, а подле любимой желала обрести покой душа, и с сердцем Любаши жаждало соединиться его сердце.

Наконец места по сторонам дороги потянулись знакомые, хотя при летнем буйстве зелени они и выглядели несколько иначе, чем накануне поздней осенью и зимой. То лесок на холме, то овражек кривой среди поля, то деревушку о четыре хатки, то часовенку при погосте, то ветхий романтический мосток, так и просившийся на полотно живописца, узнавал Густав Оберг, и светлело его лицо, и крепла надежда: скоро, уж скоро настанет долгожданный, вожделенный миг, и заключит он в объятия свою ненаглядную Любашу, и тогда розы, самые красивые в мире, зацветут у него в груди. И в нетерпении вонзал он шпоры в бока боевого коня, но через минуту уже сам и придерживал этого коня — не мог он оставить отряд свой далеко позади себя. И совершая над собой очередное усилие, он подгонял и подгонял пехотинцев, и покрикивал на пушкарей, и приказывал нерадивым возчикам не растягиваться на три мили, не обрастать хламом и держать колёса смазанными.

И вот дождался капитан часа, вечернего часа в самой середине лета, когда разъезд из полудюжины кавалеристов, всё время двигавшийся в авангарде, вернувшись, доложил ему, что отряд подходит к берегу реки Прони...

О, капитан Оберг хорошо помнил эту реку! В своё время по приказу Левенгаупта он отменно разведал здешние места и знал не понаслышке, что теперь до самого Днепра не будет у него после Прони водных преград. Кавалеристы доложили также, что река после нескольких грозовых дней, бывших накануне, весьма полноводна и стремнина быстра, и надо либо искать мост, для чего делать изрядный крюк по сырому, местами заболоченному, топкому берегу, либо находить броды, — но и это потребует времени; и выразили офицеры опасение, что из-за задержки их могут настигнуть русские... если, конечно, они давно не оставили погони.

Оберг успокоил офицеров: идя в авангарде, они не знали, что русских уж не видели несколько дней. А тех, кого видели до этого, не следует опасаться и даже принимать в расчёт — случайные разъезды казаков, выполнявших какие-то свои поручения, никак не связанные с последним шведским не сдавшимся отрядом, по три-четыре всадника всего тех казаков. Но главное, прибавил Оберг, почему офицеры не должны волноваться, — так это потому, что он лично хорошо знает русло Прони и помнит, где есть превосходный брод, и если память ему не изменяет, то дорога, по которой следует отряд, как раз на сей брод и выводит. Разве это господам офицерам не понятно, что именно к броду и должна выводить дорога?.. Говоря это, Оберг сверялся со своими старыми записками и планами.

Капитан не ошибся, память его была крепка. Место, на которое они к вечерней заре вышли, и было местом брода. Река Проня здесь поворачивала на юго-восток, наткнувшись на небольшую всхолмлённость или на скрытую в земных недрах скалу, и покорно обходила эту неодолимую преграду. И на повороте за тысячи лет нанесла, намыла вода песка. Вот это песчаное мелководье и позволяло переходить реку вброд.

Поскольку форсировать реку во тьме ночи опасались, стали на берегу лагерем. При этом в сумерках не заметили шведы, как несколько рыбаков из местных, стар и млад, побросав свои немудрящие снасти и улов, скрылись, одни в осоке, другие в лозняке, и кинулись, дай бог ноги унести, наутёк — кто в деревню, детишек, баб да хозяйство спасать, кто поглубже в лесную глушь прятаться, а кто... с весточкой к пану Туру, благородному защитнику.

Отважного направляет Господь