Турбо Райдер (сокращённая версия)

— И сам не знаю. Тогда не ушёл, потому что не помнил, что и как. А сейчас… я тут столько времени провёл, чего спешить–то?

— Хороший ответ.

Баба Яга вздохнула и подлила человеку в стакан ещё молока.

— Но уходить–то надо будет рано или поздно.

— Это уж точно. Всё–таки отец… как он там? Сколько времени прошло?

Баба Яга едко усмехнулась. Человек сжал в руках деревянную чашку и та затрещала.

— Ты чегой–то?

— Ничегой–то! — передразнил он. — Не твоё дело.

Он успокоился уже через секунду, но всё равно, такая вспышка была для него внове. Опять сюрпризы нового тела? Человек не мог этого понять. Старуха напротив ничего не говорила, смотря как–то уж очень непонятно. Её глаза то казались остекленевшими, то, наоборот, какими–то слишком глубокими.

— Какой–никакой, а отец всё же, — наконец сказал человек. — Мой всё–таки. Хоть и сволочь ещё та.

— Ты сказал, что он убил твою мать.

— Да. Она была очень хорошая. Добрая. А он…

Человек вздохнул, выпил ещё молока и продолжил:

— Он убивал людей. Я не понимал этого, когда был маленьким, но потом, когда мама уже пропала, он ездил на своей машине, пропадал куда–то. Как–то раз я спрятался в багажник и проследил.

— Что же он сделал?

— Женщину какую–то поймал, вывез в лес. Там он выебал и убил, — человек уже ничего не ел и не пил, говоря спокойно, но каким–то немного надтреснутым голосом. — Я видел всё это и молчал. Страшно было. Так и не рассказал ему вообще, что я это видел, но он, я думаю, знал. Он перестал скрываться от меня после этого случая. Ни разу не выпятил, что занимается этим, но и скрывать перестал. Он знал, что я знаю, что он убийца.

— Так зачем возвращаться к нему тогда? Человек плохой, мать твою убил.

Человек не ответил, перебирая в голове совсем–совсем свежие, только недавно снова пережитые воспоминания. Младенцем и ребёнком он не мог видеть много, но многие образы в его голове теперь дышали, пахли, жили.

Образ матери пах духами и лаком для волос, пах выглаженным платьем, пах помадой и любовью. Образ отца пах железом ножа, кровью, кремом для ботинок и одеколоном. Вместе же эти два образа, эти запахи, совмещались как части головоломки.

— Не могу думать о нём, не думая о матери. Не могу думать о матери, не думая о нём. Она бы не хотела, чтобы я его бросил… — человек замолчал надолго, на пару минут, после которых сказал кое–что ещё. — Когда я вернусь — снова его убью, наверное. А может, и не убью.

Старуха молчала. Ни он, ни она говорить не хотели.

Человек хмуро пожевал что–то ещё из мучного печёного, а потом резко встал из–за стола.

— Правда. Уходить пора.

— Так и уходи.

Человек встал, вышел из избы и подошёл к калитке в изгороди. Перед ней он остановился и оглянулся назад.

Баба Яга стояла на пороге и внимательно смотрела ему вслед.

— Ну, ты… — он хотел звучать жёстче, независимее. — Спасибо, что ли.

Старуха не ответила, но и назад в дом не зашла. Человек так и стоял, не в силах оторвать взгляда. Губы его кривились.

— Что?! Ну что мне сказать?!

Старуха молчала, смотря прямо и непреклонно.

Человек тоже молчал.

Это продолжалось минуту, может, две.

Наконец человек повернулся спиной к старухе, открыл калитку и вышел. Он широко зашагал в сторону города, точно зная, где он находится.

Старуха поплотнее укуталась в собачью накидку.

— Дурак ты, — подытожила она, пожевав губами. — Да и отец твой дурак. Два дурака. И мать–то твоя какая дура… Все вы дураки.

Посмотрев наверх, на Фиолетовую Луну, старуха шумно сплюнула:

— Тьфу!

И добавила, утерев губы:

— А уж ты–то, страшилище, дурнее всех. У–у–у-у, я бы тебя… — погрозила она кулаком в небо, но, снова, бессильно плюнув на землю, зашла в избу. Там она, подойдя к горячей печке, и погрев руки, добавила. — Одна я умная!

Кряхтя, Баба Яга залезла на печь, на одной части шкур расположилась, второй частью накрылась, и уснула. Вслед за ней уснула изба. И колодцы с мёртвой и живой водой. И зелёная мягкая трава немного пожухла, засыпая.

Что же касается человека, то теперь, ничем не скованный, он шёл в город. Путь давался ему легко и продвигался он быстро. Человек ощущал явное тождество с окружающей его реальностью: ничто не тянуло из него силы, ничто не высасывало жизненность, сердце человека билось спокойно, печень фильтровала соки, а лёгкие гоняли воздух.

Он думал о Бабе Яге, в основном о моментах, когда она была молодой и красивой, но раз за разом в его памяти всплывало старое, морщинистое лицо, поэтому человек силком заставлял себя думать о городе.

— Какой же он, город? Я там давно не был… правда, давно…

Человек пытался вспомнить всё, что знал о городе ранее, но понимал, что скорее всего это окажутся знания либо бесполезные, либо недостаточные.

А вспоминать надо было быстрее, ведь лес уже редел, и вдали уже виднелись суровые многоэтажные дома. Стоявшие высоко и неколебимо, они тоже казались деревьями, только широкими, источенными ходами.

Человек усмехнулся. Ему это показалось забавным.

— Сплошные леса…

Кроме того, он ещё кое–что подумал:

— Столько всего произошло, даже помереть успел, а теперь раз–раз — и почти в городе!