Турецкие письма

32 Еникёй, 10 octobris 1719.

Дивны дела твои, Господи: вчера я обедал в Азии, а ужинал в Европе. Перенесся же сюда я не по воздуху, а по воде. Из этого вы можете понять, милая, что мы вернулись на прежнее место, а вылазка в шатры закончена. Правда, бежали мы сюда не от неприятеля, а от нескончаемого дождя, отогнать который не было никакой возможности, хоть и были с нами два генерала[108]. Здесь ежедневные развлечения будут состоять в том, что или господин Берчени приедет к нам, или мы поедем к нему. Не обойдется и без охоты, но не обойдется и без того, чтобы Порта охотилась на нас. Потому как у немецких послов[109] главная забота, как бы нам навредить; мы же ни в малой степени немцу не вредим, и не знаю, чего так старается немец преследовать бедных изгнанников венгров, которые здесь, на морском берегу, только и делают, что курят да вздыхают. Как вы считаете, милая кузина, читают ли эти безбожники Евангелие? Думают ли о том, что им придется смежить глаза на несколько сотен лет? Тогда не перед императорским судом придется им отвечать, не по мирскому закону будет вынесен приговор, но по Святому Евангелию, которое даже цезарям велит прощать врагов своих и за зло платить добром. Высший суд не принимает allegatio[110], перед земными владыками ставит не законы страны, но истины Евангелия. Тогда напрасно земной владыка станет доказывать, мол, мне министры мои советовали преследовать изгнанников венгров в их несчастной доле, politica ratio[111] толкала к тому, чтобы довести их до такого состояния, чтоб они в будущем никому не могли вредить. На подобные доводы будет один ответ: а не надо было стараться отнять у них хлеб, который я дал им в чужой стране, после того как ты отнял у них все их достояние; ради politica ratio не следует, во избежание неопределенного будущего зла, доставлять ближним твоим определенное зло. Если бы и другие так думали, мы бы жили в мире и покое. Может, они так и думают иногда, но подобные мысли у них проходят насквозь, как purgatio[112]. Вы, милая кузина, может, не знаете, но мы теперь намереваемся вернуться во Францию, и коли бы это зависело только от нас, мы бы отправились прямо сегодня. Но от нас зависит только намерение, а возможность зависит от других: князь наш, питая такое намерение, отправил Французскому двору уже несколько писем, но прямого ответа до сих пор не получил. Двор не отвергает, не одобряет однозначно наше возвращение туда, из чего понятно, что он не желает нашего возвращения. Inimicus homo hoc facit[113]. Те, кто здесь против нас, они и там стояли у нас на пути. Герцог Орлеанский[114], который правит Францией, поскольку король еще не готов к этому, всегда выражал дружеские чувства к нашему господину; мать же его, которая происходит из одного дома с нашей княгиней, любила его, как сына, до самой смерти. Но родство и дружба между князьями — как стебель камыша: если твои дела идут хорошо, то и родство, и дружба крепки, если же плохо и ты нуждаешься в их помощи, они говорят: nescio vos[115]. Для нас это уже свершилось, поскольку герцог Орлеанский не принял от нашего господина ни одного письма; после стольких прекрасных обещаний не помог он нам в этой стране, Османской Порте, даже в самой малой мелочи. Такова она, дружба князей; так, без всякой надежды, могут обращаться к ним за помощью все, кто им не нужен, с человеком они обходятся, как с лимоном, который, выжав из него сок, выбрасывают прочь; напившись из источника, мы поворачиваемся к нему спиной. В нас теперь нет нужды, прошлое забыто, и, имея в руках власть, о будущем они не думают. Как вы сказали, милая, славное дело — оседлать удачу. Суть в том, что такое седло не вечно, но пока оно есть, на нем сидеть приятно. А еще, милая кузина, нельзя менять свои обещания. Благородная кровь, она то, что обещает, выполнит. Будь вы, кузина, из Венгрии, я бы испытывал опасения, но поскольку вы из Эрдея, там слово благородной дамы так же незыблемо, как горы в окрестностях Брашшо[116], покрытые вечным снегом. Сдержите же ваше обещание и три или четыре месяца зимы проведите здесь, с венгерскими дамами. Правда, вы одна будете из Эрдея, но одна-единственная эрдейская женщина разве не стоит больше, чем десять венгерок? Роза — прекраснее, чем чертополох, солнце — ярче луны. Вот случится в Венгрии солнечное затмение, — отвезите туда хоть одну женщину из Эрдея, и красота ее даст достаточно света. Это не комплимент, но чистая правда. Коли Господь сотворил эрдейских женщин более красивыми, чем всех других, то тут уж ничего не поделаешь. Ничего не поделать и против того, что я ложусь спать, потому как уже одиннадцать часов. Пускай лягу я и не на ложе удачи, а просто чтобы выспаться, — здоровье дороже. После этого я буду думать только о том, когда вы, милая кузина, сюда прибудете, но прибыть нужно со всеми домочадцами.

33 Еникёй, 2 martii 1720.