Турецкие письма

58 Родошто, 13 decembris 1724.

Ты пишешь, милая кузина, что, ежели бы я писал чаще, ты бы чаще получала мои письма. Конечно, это правда, но что писать? Написать ли, что я сержусь? А кто не рассердится, когда вы пишете, что, дескать, из вас уже получился бы настоящий священник, столько вы всего узнали из моего письма о церковных обычаях. Придет еще время, когда я за это вам отомщу. Нет, а в самом деле, что за славные времена настали бы, ежели бы женщин возводили в священный чин: вот было бы славно, вот насмотрелись бы мы новых порядков. О, я заранее радуюсь тем временам, словно они уже пришли. Уже я вижу, как из Великого поста делают совсем маленький пост, а то и совсем вычеркнут его из календаря, зато настолько же увеличат масленицу: ежели сейчас масленица шесть недель, то будет тринадцать. Что за счастливое время настанет: седьмое священное таинство[222] тогда попадет на первое место, о, какое счастье! Развод тогда станет легким, и люди будут следить лишь за одной вещью, не так как сейчас, о, прекрасное время! А что уж тогда говорить об исповеди! Правда, я не могу высказать мнение, упразднят ее или нет. Однако ежели хорошо подумать и вспомнить, что женщины хотят знать все, то можно предположить, что, наверное, ее все-таки оставят, только пенитенция будет короче, но, о, какой долгой будет сама исповедь! Потому как ты ведь можешь попасть в руки такой священной особы, которая, желая узнать всю подноготную, задаст тебе сто вопросов, захочет узнать даже мысли твои, — но зато покаяние назначит легкое. О, милая кузина, как хочу я дождаться этого времени! Но, наверное, ждать мне придется очень долго, и до тех пор меня похоронят, а после этого мне все равно, будут женщины священниками или не будут[223]. Не знаю, поверят ли там, у вас, какая теплая погода здесь стоит, с теплыми дождями и частыми грозами. Хоть вы мне поверьте, милая, потому как я не лгу, даже летом не было гроз ни сильнее, ни чаще, чем сейчас. Еще хорошо, что очень-очень редко бьет молния. Знаю, слыхивали вы о самых разных и удивительных по силе молниях, но, пожалуй, не слышали ничего более удивительного, чем то, что я читал; когда мне приходит это в голову, я не могу не смеяться. Посмейтесь и вы со мной. В Риме был французский посол, который однажды, во время сильной грозы, сидел с женой за столом, а окна были открыты, и молния влетела в дом, все испугались, но вреда никакого не случилось. Когда же молния прошла через дом, жена посла почувствовала тепло — угадайте, где? А поскольку она сидела за столом, то нельзя было даже руку сунуть под юбку, но после застолья она и сама расхохоталась, когда обнаружила, что молния ее опалила[224]. Представь сама, милая кузина, что она нащупала рукой. Кто бы на ее месте не засмеялся? А сейчас я вспомнил, что я ведь должен еще ответить вам на один вопрос — насчет того, почему мы едим мясо в пятницу, когда на этот день приходится Рождество? Не знаю для этого иной причины, кроме той, что обычай этот ввели англичане, потому как в Евангелии написано: слово стало плотью[225], а со временем этот обычай переняли и в других местах. Вот французы во многих местах, начиная с Рождества и до дня Очищения Блаженной Девы[226], дня освящения свечей, едят мясо по субботам, потому как в это время Блаженная Дева пребывает в постели с младенцем. Много времени прошло, милая кузина, с тех пор, как и мы пребываем в изгнании. Этот год мы почти целиком провели здесь, тут все понятно, но непонятно, проведем ли мы здесь год следующий. Как хорошо, что человек не ведает своего будущего: ежели бы ведал, то заранее впал бы в отчаяние, а не ведая, надеется он, что все повернется так, как ему хочется. Нет на свете танца дольше, чем монашеский танец[227], и плясать его приходится до тех пор, пока музыка играет. Лишь бы Господь дал нам здоровья, и тогда пусть будет так, как ему угодно, потому как очень это хорошее дело — здоровье. Так что берегите его, милая, и давайте-ка писать чаще.

59 Родошто, 16 januarii 1725.