Турецкий караван

Плуг у них деревянный, с длинным дышлом и ярмом, из бука, — просто соха, один лишь лемех на острие железный. Взрыхляют и мотыгой. Сеют вручную, где раскидыванием семян, а где укладыванием в землю по зернышку, иные семена сыплют из горлышка бутылки. Борона у них — это бревно с зубьями. В октябре и ноябре сеют, а в мае уже жатва. Серпами и ножами, а куцые колосья просто выдергивают. Молотьба у них — это прогон животных по снопам на току. Либо берут доску, усаженную гвоздями, кремневыми осколками, бык волочит эту терку по кругу, колосья крошатся. Женщины провеивают зерно, подбрасывая его деревянными вилами, А размол — так на водяных мельничках либо дома ручными жерновами.

Ясно и понятно — трудолюбивый народ. Ваня сочувствовал ему, разглядывая древние деревянные плуги, бороны… Когда-нибудь люди и здесь узрят паровоз. Но пока все с ярмом, без ярма ни шагу. В конце улицы, когда подошли, под ярмом лежал подыхающий вол — не дотянул, упал и уже не встанет, хотя хозяин лихорадочно снимал с него ярмо. Поздно, не поможет. С воплями выбежала из дома семья.

Старуха сидела на солнце у стены, курила трубку с длинным, как кнутовище, чубуком. Все женщины тут курят, а мужчины, бывает, вяжут носки!

Иные домишки — с одним лишь окном размером с тетрадку, а стекла и нет. Зашли, с разрешения, в дом, — ни стола, ни стула; на земляном полу подстилка; на полке — горшок; в полу вырыт очаг, называемый тандыр, дым выходит через дыру в потолке; кончили варить — закрывают дыру горшком, а окошко затыкают тряпьем…

На улице ребятишки носились босиком и, пугая «плешивых кур» — индюков, пускали змея. Командующий спросил: учатся ли дети? Вот подошли — школа. Одноклассная, глиняные стены разваливаются, ученики и учителя сидят на овечьих шкурах…

Крестьяне говорили Фрунзе, что вконец измучены. Денег нет, настоящей торговли нет, меняют продукт на продукт. Проклятые «райя» — румские бандиты! За желудями в лес не ходи: что ни сутки, в волости убивают пять-шесть человек, и мусульман и румов.

Фрунзе усадили возле кофейни под чинарой. Вокруг стоял народ. Фрунзе спросил крестьян:

— Откровенно — как вы относитесь к Советской России?

Крестьянин, высекавший железкой из кремня огонь, отправил это свое снаряжение в карман:

— Через наше село верблюды тащат пушки. Их дала нам — удивительно! — Россия, с которой раньше только воевали! Теперь мы видим ее доброжелательность. Русский царь очень не любил нас. Ты привез привет от своей нации. Мы увидели, что сердца русских трепещут желанием дружбы, присущей разумным существам.

— Это замечено точно, — улыбнулся Фрунзе.

— Мы уважаем нашего Кемаля. Он хочет, чтобы мы жили лучше. Но у нас дело не простое. Много нашей земли отобрали иноземные войска. Нахлынули в наши края беженцы голые, с одной пустой сумой. Надо сперва навалившиеся чужие войска выкинуть. Все, кто помоложе, пошли помогать Кемалю. Зе́мли не обрабатываются. У ходжей земли, у ага земли. Они владельцы. Прикажут — работаем, укажут поле — выходим в поле. Арендуем поле — урожай отдаем. Хозяин сдал в аренду, уехал, арендатор тоже. Этому плати и тому плати. Подошел с бумагой налогосборщик — забирает все. И есть земля, и нет земли…

— В чем же дело?

— Нет настоящего распоряжения, — ответил стоявший в толпе Однорукий Мемед. — Я иду в Ангору с прошеньем. Ходжи берут во имя аллаха, а немцы просто так вывезли на пароходах весь наш хлеб, нам оставили голод. Энвер-паша помогал немцам и сам наживался. Пришли грабить англичане и прочие — Энвер сбежал. А наш Кемаль совсем другой человек. Он говорит: грабителей надо прогнать.

— Вооруженной силой?

— Приходится. Богатый деньгами откупается от войны. А мы чем? На войне командует офицер, в селе командует ага. Но Кемаль так не оставит.

— Как так? — спросил Фрунзе.

— У ага три тысячи денюмов земли — он человек. У кого всего десяток денюмов — тот ничтожность. Батрак ничего не имеет — и вообще не человек.

— Что все-таки получает батрак?

— Три лиры в месяц. Больше не дадут и кормить не будут. Пастухам дают еще две пары чувяк в сезон и окка муки в месяц.

Кто-то меланхолически поправил:

— Когда дают, когда не дают.

Подошел один из ага, сел и — жалобно:

— Ах, я богат? Три тысячи денюмов? Две тысячи овец? Сто голов рогатого скота?.. Мельница?.. Да, но я даю работу многим… Я плачу́ большие налоги в пользу государства. А общая же бедность — да, от иностранцев. Хорошо делает наш уважаемый Кемаль-паша, выгоняет их. Надо только уважать крупных плательщиков налога, больше считаться с ними, слушать их.

Хозяин кофейни тотчас стал возле него:

— Нужно слушать дельных людей, дающих нам в долг…

Однорукий Мемед сказал:

— Не нужно бунтовать против Кемаля. Тут ходят гнусные, подговаривают.

Ага сердито встал, собираясь уйти:

— Не нужно забывать всемогущего. Время молитвы, а вы стоите, как привязанные ослы.

Фрунзе поразило: ни газет, ни иной информации, а крестьяне знают многое, верно судят об отношении Советов к Турции, разбираются в делах.