Турецкий караван

Начальник волости — мюдир пригласил к себе всех местных ага — состоятельных. Несколько человек из полутора тысяч крестьян горного селения Кавак. Мюдир — молодой администратор, поставленный новой властью. На него состоятельные не кричали, не гневались, как на бедняков, но за глаза крепко ругали. Старались и его держать в руках.

— Уважаемые хозяева селения Кавак, — начал мюдир. — На пути к нам находятся важные особы. — Мюдир достал из кожаной папки розовый листок. — Эта телеграмма говорит… Мы — первые встречающие в горах… Наш прием имеет значение…

— Примем как подобает. Но что нужно? И какого качества?

— Не мучь, скажи, сколько лиц указано в бумаге?

— Достаточно! Вместе с охраной — много. Нужен обильный завтрак, учитывая тяжесть пути.

— Двух баранов хватит ли для сохранения достоинства?

— Нет, я прошу от каждого по барашку. Ведь будем за столом и мы. Неприлично сажать гостей за стол, а самим устраниться.

— А шкурки с ягнят?..

— Сделайте краской свою метку, вернем их вам. А если угодно, засчитаем эти шкурки по налогу обороны…

Мюдир спохватился. Лучше бы не упоминать о налоге. Верховный главнокомандующий Кемаль ввел его, когда враг подходил к Ангоре и смерть на страну опускалась. Забиралась от каждого турка половина его имущества. Меньше половины не брали. Состоятельным казалось, что они разорены… Теперь их лица вытянулись от скорбных воспоминаний. А мюдир продолжал:

— Русские также помогают нам в деле обороны. Гази будет неприятно, если проявим скупость. Он рассердится. Скажет: что за глупцы!

Самый влиятельный ага, медленно поворачивая голову и озирая присутствующих, наставительно проговорил:

— Угощая, как приличествует, не следует, однако, забывать, что сидим рядом с неверными!

— Видите ли, — отвечал мюдир, — эти люди — северные гости, проявили уважение к нам, туркам, к нашему отечеству. Об этом, как сказал Гази, также не следует забывать. К нам едут не царские люди — этих наших врагов уже не существует, — а люди, называющиеся «большевики». Различие весьма серьезно… Итак, прошу вас, господа, распорядиться…

Кончив с состоятельными, отправив повозку за барашками, мюдир приказал собрать у кофейни всех бедняков.

С ними говорил, также не повышая голоса, наоборот, просительно. Правда, слышалось некоторое притворство.

— Гости приедут, собственно, не к нам, — сказал мюдир. — У них вообще нет желания останавливаться у нас. Просто тяжелая дорога, надо где-то отдохнуть. Приедут усталые.

— У нас отдохнут, — сказал старик, прислонившийся к чинаре.

— И я бы просил не мешать их отдыху. Мы, турки, отличаемся гостеприимством, не будем ходить, шуметь…

— Шуметь не будем, конечно…

— Устали, не устали, зачем шуметь.

— Выйдем только, посмотрим…

Мюдир перебил:

— Зачем это нам? Посидим лучше дома у своего очага…

— А если нечем топить? Нельзя разве сходить на выгон, собрать коровьих лепешек?

— Нужно только подождать, пока проедут гости, — ответил мюдир.

— Непонятно, что плохого, если не подождать…

Мюдир был терпелив:

— Ведь я знаю вас: высокого гостя вы встретите своими жалобами, прошениями, невзирая на то, что перед вами — иностранец. Жить, конечно, трудно, хочется пожаловаться. Но подумайте о нашем престиже, о гордости. Приходите жаловаться ко мне…

— А толку-то…

— Ах, вот как! В таком случае мне приходится предостеречь: тому, кто выйдет мешать, не будет снисхождения ни в чем, пойдет ли речь о налогах, о долгах, обучении детей, возможности аренды, разрешения застройки…

…А в Чаккала миссия поднялась затемно, чтобы сразу выступить на Кавак. Пока арабаджи в сумерках запрягали, Фрунзе и Андерс прохаживались по улице, разминались.

— Как спали, Михаил Васильевич? — не без ехидства осведомился Андерс.

— Увы, ночь была не из веселых… со скачущей кавалерией блох… И вся — через мой номер… Впрочем, эти скачущие повсюду сопутствуют несчастному человечеству и собакам!

Жизнерадостный Андерс захохотал:

— А кусают злее собак!

Над Чаккала пробежал первый свет восхода, закричали арабаджи, застучали копытами отдохнувшие лошади, зазвенели цепки, фургоны выкатились на сельскую улицу.

Ваня увидел, что командующий толкует о чем-то с черкесом Хамидом, сидящим в седле. Хамид обеими руками прижимал к себе винтовку, что-то отвечал с поклоном. Ваня ревниво, но с интересом ждал, что будет дальше. Фрунзе, похоже, о чем-то просил черкеса. Ах, вот оно что! Хамид соскочил с коня, а Фрунзе, вставив ногу в стремя, прямо-таки взлетел в седло, и лицо командующего по-детски засияло.

— Товарищ Скородумов, — сказал он, — примите в наш фургон этого славного аскера. Мы поменялись на время. К обоюдному согласию, как хорошо бы и в наших международных делах, — и другим тоном добавил: — С солдатского седла виднее жизнь…

Утро без дождя. Шоссе, по-прежнему в ухабах и в грязи, зигзагами мучительно поднималось на второй перевал — Хаджилер, на высоту, как сказал командующий, две тысячи семьсот футов. В ожидании чуда спасения от тряски обогнули гору, вошли в ущелье. По его дну бежал ручей. Обочь дороги чернели заросли. Спасения от тряски не было. Хамид, привыкший к седлу, неловко полулежал рядом с Ваней в фургоне, сказал: