Турецкий караван

— Неизвестно, где он может вынырнуть, — уже без гнева сказал Кемаль. — Это искатель приключений. Крайне властолюбив, обладает фантазией авантюриста. Нельзя верить ни одному его движению. Это преступник крупного масштаба.

— Уверяю, даю слово, — сказал Фрунзе, — что после того, как мне стали известны его характер и его намерения в Турции, я по возвращении в Москву постараюсь, приму все меры, чтобы полностью было покончено с его притязаниями.

— Турция будет благодарна.

Тема разговора неожиданно переменилась. Кемаль страдальчески сдвинул брови:

— Анатолия — страна пастухов. Плохо живут. Но где болезнь, там и сострадание. Улучшим жизнь хлебопашцев и чабанов, а в городах — простых ремесленников. Защитим их интересы. Как и частных землевладельцев, и коммерсантов. Рабочих у нас мало, всего несколько тысяч, вместо фабричных труб — минареты. Построим фабрики, станет больше рабочих, их интересы также защитим. Добьемся гармонического труда всех классов, всех слоев населения. Этого будем добиваться…

«Так это же все равно, что камень грызть!» — дрогнул Фрунзе. Стало жаль этого сильного человека — обманывается…

ДОМАШНИЙ ПРАЗДНИК

Было утро. Кемик собрался на базар: поступила телеграмма, что к вечеру Фрунзе вернется из поездки на фронт, — значит, надо кое-что купить, чтобы устроить праздничный, товарищеский ужин.

Кулага — они теперь были на «ты» — попросил:

— Попутно зайди в книжную лавку. Книготорговец обещал мне экономическую литературу. На французском… Тащи всё!

Взаимоотношения Кулаги и Кемика изменились почти сразу после вмешательства Фрунзе — пошел мирный, даже душевный разговор. Кемик объяснил, что умом понимает значение — историческое! — договора о братстве. Стоит за него весь, «со всеми потрохами». А душа все-таки мечется: хочет быть честной, не может простить прошлого… Кулага отвечал: стало быть, не созрела твоя душа. Старайся, будь практичней, анализируй. Смотри глубже, вглядись, отдели убийц от неубийц. Определи, не являются ли последние возможными друзьями? Возьми себя в руки, подави свою ярость…

Кулага еще поручил:

— Попутно купи в типографии там какие есть газеты…

Ангорские газеты на своих скромненьких четвертушках уже сообщили: посол осмотрел древнюю крепость, вручил верительные грамоты, произнес прекрасную речь в Собрании, побывал в гостях у депутата Османа. Разумеется, сообщили о торжественном открытии переговоров. Лед сломан, поворот!

— И, между прочим, прислушайся на базаре, интересно, за что арестован этот злосчастный Однорукий Мемед? Не везет человеку! Я как приметил его, тут же и подумал: проклятьем заклейменный!

Кемику, как он выражался, «до визга» было жаль этого бобыля:

— Могу выступить свидетелем — он в дороге ничего худого не сделал…

— Нас не спрашивают, а сами не вмешиваемся! — сказал Кулага. — Ни в коем разе! К тому же Однорукий из бывших летучих колонн того самого перебежчика.

Позавчера Кемик же и принес из города это известие: пойман человек зловредного Черкеса Эдхема. Книготорговец видел, как из шорной лавки вышел Однорукий и его схватили полицейские — один за здоровую руку, другой за культю. Шорник намекнул потом, что к нему приходил дознаватель с вопросом: «Что делал у тебя тот?» — «Попросил шнурок для лаптей», — ответил шорник. А дознаватель объявил: «Шнурок шнурком, а заходил к тебе человек, вынувший бобы изо рта!» То есть разгласивший тайну. К тому же служил у Эдхема…

Сделав закупки, набив корзину, Кемик прошел к книжной лавке у крепостной стены. Хозяин ласково предложил ему кофе. Вот и пачка тоненьких книг. Кемик смотрел на него ожидающе: пусть скажет о Мемеде.

И вот книготорговец, живой, общительный, с цепочкой на жилете, получив деньги и выписав счет, сказал:

— Вообще народ, особенно турецкий, все понимает… Он отказывается верить известному слуху: бродяга подкуплен и, как у нас говорится, вынул бобы изо рта. Отмечается нелогичность: зачем бродяга, когда, как утверждает другой слух, бобы извлекло самое значительное лицо? Можно ли не заметить мудрости этих рассуждений!.. Просто инвалид слишком шумел на базаре, много требовал, вел себя нескромно…

Кемик и предположить не мог, что когда-нибудь ему так будет жаль какого-то Однорукого Мемеда.

— Нескромно вел себя, — усмехнулся Кемик. — Многое требовал. Но у него только одно требование: «Дайте жить. Поесть дайте». Однажды я дал ему поесть. Ну и что?

Кемик удивлялся сам себе. Как ни странно, он спокойно чувствовал себя здесь, в самом сердце Анатолии… Телеграмма послана в Карс, но прошло еще мало времени. Терпение, и дождется ответа. Ведь положение изменилось… Живущее изменяется, а изменяющееся живет, — переломилась и Турция. Власти и армия заявляют, что старой Турции больше нет. Уходит в прошлое навеки. Мир устремился к лучшему. Нам светит, говорят они, путеводная звезда — свет независимости. Может, и верно, думал Кемик, больше никогда не будет резни.

«Я начинаю думать, как Ваня…»