Турецкий караван

На закате дня Ваня во дворе до пояса помылся с дороги и стал помогать Кемику с ужином. Рассказывал притом, как ехали на фронт. В седлах, а в повозке бурки и продовольствие. Навстречу попадались арбы с больными солдатами, верблюжьи связки с неисправным оружием. Местность голая, холмистая. Природа как северная. На взгорках беловатый налет, тот же, что на сливах.

— Ночевали в деревухе, — рассказывал Ваня. — Утром взошли на горб, а в низине, смотрю, зеленые палатки, земляные сарайчики и много солдат. В дивизию мы приехали!

— Встретили? — спросил Кемик, примеряя к козлам доску.

— Накормили возле походной кухни. Потом, смотрю, дивизия построена в чистом поле…

— И ты произвел смотр?

— У них офицер собирает солдат свистком. Чуть что, свистит… А дивизия показательная…

— Едят аскеры умело? — посмеивался Кемик.

— У них немецкие ружья, штыки как ножи. Одеты же — ай-ай, а сапог и вовсе нет. Как у нас, ботинки и обмотки. Стариков масса — молодые-то полегли. Не знаю, как будут Смирну брать…

— Старики — солдаты с опытом, — серьезно сказал Кемик. — Выкурит трубку и пошел махать саблей.

Ваня обухом топора прибивал доску к козлам — будет стол.

— Но еще нет у них правильности. Старший командир с солдатом не разговаривает… Ай, по пальцу саданул!

— Приложи земли, — посоветовал Кемик.

Ваня поплевал на палец, помахал рукой в воздухе:

— С солдатом говорит только унтер. Не бывает, чтобы митинг какой, собрание. Солдаты ходят бессловесно, как кони! — Ваня вдруг засмеялся: — Андерс-то наш ужасно не любит седла! Большой вес, садится, как мешок, его подпирать плечом надо. А слез с седла — стонет, не может ходить.

…В последнее время красноармейцы затосковали по дому. Тоска смотреть на коленца печурочных труб, торчащих из стены резиденции. Смотрели на ангорские домишки вдали, на горб тысячелетней крепости, и кто-нибудь говорил: «Разве тут можно жить?» Везде держались вместе. Завтракали, обедали вместе. А вечером совсем уже не дело — не ужинали, лишь, кто хотел, пил чай с хлебом и брынзой или с халвой. Не зря Кулага задумал общий праздничный ужин.

Приехали Абилов и секретарь азербайджанского полпредства — певец и декламатор Рза Тахмасиб. Кому не досталось места за козлами-столом, ел плов на подоконнике. Потом курящие сбились у приоткрытых дверей.

— Что ж, товарищи, — сказал Фрунзе, — могу вам сообщить, что материалы договора готовы, проект — на столе…

Ваня, красный, распаренный — топилась железная на четырех лапах печка, — обходил всех с огромным чайником в обеих руках.

— Не желаете ли еще, Фома Игнатьевич? А вы, Алексей Артурович?

Дежнов подставил стакан. Интересный человек «Алеша»! Значительный. Всегда серьезен, молчалив, все о чем-то думает. Редко начинает разговор первым. Наверно, в благодарность за чай, вдруг сказал:

— Кстати, Ваня, ваши грезы о всеобщей, что ли, братчине, о мировой артели не лишены исторической подоплеки и здесь, на этой древней земле Анатолии. Представьте, глубоко уходят в историю…

— Какую имеете в виду эпоху? — заинтересовался Фрунзе.

— Мехмеда Первого. Сей султан занял трон в начале пятнадцатого века… На землях Смирны вскоре вспыхнуло сектантское крестьянское яростное восстание. Его поднял шейх Бедреддин. Этот шейх был прямо-таки социалистом. Социализм его был, конечно, утопический, но шейх был молодцом…

— Уточните, что-то я не помню, — усмехнулся Фрунзе.

Дежнов уточнил, наслаждаясь вниманием.

— Нашествие Тимура, междоусобица султанских, Баязида Первого, сыновей — отсюда страшное положение крестьян. Бедреддин и воззвал: поднимайтесь, братья, свой установим порядок, справедливый.

— В чем же его… братчина?

«В том же, что и сейчас у трудящихся людей?» — стал догадываться Ваня.

Дежнов ответил:

— Он говорил: братья, обобществим землю, дома, скот, пищу… Так и сделали. Воевали десять лет. Создали свое государство.

«Вот! — обрадовался Ваня. — Еще пятьсот лет назад!»

— Крестьянин Берклюдже, идейный последователь этого шейха, собрал людей. Они с оружием в руках защищали свою идею братства, чтобы жить. В ущельях горы Стилярий был бой. Султан победил. Повстанцев казнили. Истязали, пытали, но не удалось заставить их отречься от своих грез о счастье… Кстати, общинные элементы наблюдаются и ныне: всей деревней вспашут, посеют сперва одному, потом другому крестьянину, вкруговую… Так что, уважаемый Ваня… еще стаканчик прошу…

После чая пели песни. Слышался ясный голос Фрунзе. Он хорошо, правильно пел. Потом декламировал: «Он говорил о временах грядущих, когда народы, распри позабыв, в великую семью соединятся…» Ваня с гармонью на коленях, подыгрывая, кротким басом спел, что бабка когда-то в Шоле научила:

А я по лугу, я по лугу гуляла.
Я с комариком, комариком плясала.
Мне комар ножку, комар ножку отдавил…

Потом вышли на улицу подышать. Черное небо. Луны нет. Но ничего не страшно в этом мире, когда с правдой идешь…

ВЕРШИНА