Турецкий караван

Кулага по хозяйственной своей привычке ходил, интересовался, что и куда везут, что и сколько покупают-продают, кое-что даже записывал, открыв на колене сумку… С паперти собора обозрел море с пароходами. Слева виднелись голые скаты горы, на них строения аула, а прямо перед глазами белели побитые стены населенной крепости. Ясно, что и среди людей аула того не было, чтобы еду — за пазуху, а дело — побоку.

Возвращаясь, Кулага на Приморском бульваре увидел Кемика, который нес тяжелый мешок, должно быть с продовольствием. Вот он, приустав, сел на скамью под голой акацией. Кулага подошел:

— Вы хотели что-то сказать мне?

Кемик осторожно прислонил мешок к спинке скамьи:

— Почему оскорбляете меня, товарищ Кулага? Почему обзываете, преследуете? Что такое?

Кулага тоже присел, разжег свою трубку:

— Я даю точную оценку вашим речам… Мы едем туда, где ваши речи…

Волнуясь, Кемик не находил подходящих слов:

— Почему не могу сказать? А? Почему?

— По существу, вы предлагаете повернуть наш поезд, прекратить поездку.

— Да?! — вскочил Кемик. — Что вы такое говорите! Что вы говорите! Ведь они, эти турецкие войска, вот сюда, почти до самого Петровска дошли. Вам мало?

Тут же Кемик сел, откинулся, набрал в грудь воздуха, заставил себя сказать тихо:

— Скородумов тоже не согласен со мной, но не оскорбляет.

Кулага, нагнувшись, с досадой плюнул между коленями:

— Мнение Скородумова меня мало интересует. У него, как и у вас, я сказал, мозги набекрень. Правда, в другую сторону.

— Ай-яй-яй!

Кулага вынул изо рта трубку:

— И вот о чем я попрошу вас: воздержитесь от высказывания своих, прямо скажу, меньшевистских взглядов. Если же не воздержитесь — и именно сейчас, когда положение более трудное, чем было на фронтах, — то я буду вынужден относиться к вам как к злейшему белогвардейскому элементу.

Кемик застонал и засмеялся:

— Ай-яй-яй!

Кулага встал:

— Если хотите, продолжим в вагоне, попытаюсь объяснить.

Вечером Кемик дождался ухода Вани в вагон командующего и сказал Кулаге, что слушает его. Кулага в ответ неожиданно продекламировал:

И́дут все полки могучи,
Шумны, как поток,
Страшно-медленны, как тучи,
Прямо на восток.

— Я знаю это стихотворение! — воскликнул Кемик.

— Да, русский солдат в русско-персидской войне сто лет назад освободил Восточную Армению от шахского ига…

— Вы сказали правильно! — подхватил Кемик. — Я учился в академии Эчмиадзина. Очень правильно! Освободил! Русские войска вступили в Эривань, и персидский шах запросил мира, обещал больше не идти на Закавказье. Это было счастье! Это было спасенье! Но не для западных армян. Кто им теперь поможет?

— А на новую Турцию, на ее революцию вы не надеетесь? Вы хотите войны? Но русско-турецким войнам отныне положен конец! — Кулага вдруг засмеялся, вспомнив из детства перевертыш: — Императрина Екатерица заключила с мирками перетурие!.. Вы считаете, что Кавказская армия, уйдя из Турции, поступила неблагородно. С вашей стороны это попросту нечестно. Требовать крови ради иллюзии спокойствия. Цари вступали в Карс, Эрзерум, Трапезунд, — разве этим устроилась судьба армян? Наоборот! В Эрзеруме, Ване, Муше, Адане усилились столкновения. Цари ставили армян против турок. Вы хотите продолжать? «Повесим свой щит на вратах Царьграда?» Когда нас, офицеров Кавказской армии, угощали в богатых армянских семьях нежнейшим барашком, лучшим вином, поверьте, Кемик, мне было тошно: угощали за то, что русский солдат хорошо бьет турка. Каламбурили: «Щекатурка в крови» — и угощали за то, что я завоеватель…

— Освободитель, — тихо проговорил Кемик.

Кулага уставился на Кемика и вдруг зашумел:

— Да поймите же, наконец: завоевание чужих земель никого не освобождает! Освобождают людей только мирные отношения.

— Возможны ли…

— Возможны! Я встречал армянских товарищей, они говорили: «Наш поэт Ованес Туманян мудро сказал: вражда — яд и терзает людей, отнимает разум, даже умные выходят на площадь, возбуждают ненависть, оказываются зажигателями большого пожара». Вот и вы…

Кемик в негодовании ударил себя кулаком в лоб. Кулага продолжал:

— Ованес говорил о положении в Восточной Армении, где живет много турок, мусульман. А разве в Западной Армении — другие люди? Взаимное непонимание национальностей, незнание друг друга — это мрак, а в темноте людьми овладевает страх, легко распространяются дикие измышления, и народ бросается на народ. Нет, не аллах, виноваты деятели, разжигающие ненависть. Помню слова: «В обстановке страха любой проходимец может начать игру судьбами народов, нужно усердно добиваться сближения». Вы читали это?

— Нет, не читал…