Турецкий караван

Капитан исследовал Чирчи-базар с тканями, туфлями, коврами, книгами, серебром. Тут же варится, жарится еда, хозяева полеживают, мальчишки зазывают… Много женщин. С покрывалами, но ведут себя свободно. Ничего особенно восточного. Тут же и русские офицеры торгуют!

Получив деньги вперед — турецкие лиры, он ступил в веселящийся район — забыться, отдохнуть. Вот кафе с шансонетками «Конкордия», вот французская оперетка.

Город на Босфоре заманивал и опутывал. Комиссионеры-турки поставляли завоевателям продовольствие и фураж, дома у себя принимали английских офицеров как своих. В одном и том же лицее учились в свое время и наследный принц, ныне султан, и тот самый Мустафа Кемаль.

…Из ресторана вышли с губастым вместе и разошлись. Капитан хотел посмотреть дворец Долма-Бахче. Стоя перед дворцом на берегу Босфора, капитан усмехался: под окнами султана — английские броненосцы. А турецкий корабль «Явуз» — бывший немецкий «Гебен» — принадлежит ныне союзникам, стало быть и ему, русскому капитану, раз он с Харингтоном заодно, пошел на службу к нему.

Потянуло в церковь, что в саду бывшего русского посольства в Пера. Двинулся вверх по горбатой улице, нырнул в туннель. Позади осталось столпотворение барж, старых посудин и раскрашенных лодок, за сто пара перевозивших через залив.

На дверях церкви висел амбарный грубый замок. Капитан вслух крепко выругался. В общем — запустение… А журналист, между прочим, прав: Харингтону позарез надо приручить Кемаля, того самого. Сволочь Европа хочет русское Закавказье туркам отдать. Харингтону, конечно, нежелательно, чтобы Фрунже сейчас оказался в Ангоре… Можно устроить несчастный случай в горах. Либо нападение сепаратистского отряда…

Сегодня утром обрушилось на капитана ощущение скоротечности бытия. Душила необъятная ненависть неизвестно к кому. Было страшно.

Утром он был в отеле «Крокер», построенном на тяжелый немецкий лад. Здесь помещался штаб оккупационных войск, разместились военно-полевой суд, трибунал и специальный отдел штаба. Сюда и вошел капитан.

Несколько человек, английские офицеры, сидели в креслах, курили кто красивую с золотым французским знаком сигарету, кто коричневую сигару. За столом отдельно сидел англичанин с крепкими челюстями, суровый, желваки катались, как крокетные шары, крутые седые брови насели на неподвижные глаза. Спросил по-русски: «Вы были знакомы с биографий женерала Фрунже?»

По всему судя, это был высокомерный человек, человек-превосходство. Он курил трубку, и когда пепел вздулся горкой, просыпался на карту и, убирая пепел, господин нечаянно уронил трубку на пол, то не нашел ничего лучшего, как поддать трубку носком — она скользнула в дальний угол — и вызвать слугу, чтобы поднял и подал.

Мундштуком трубки он ткнул в развернутую карту, черкнул по Понтийскому побережью и сказал, что группа генерала Фрунже проследует, по-видимому, вот здесь. Надо понаблюдать за ней, изучить ее состав, узнать дальнейший путь следования и какова охрана. И все доложить. И сказал еще то, о чем капитан и сам догадывался: необходимо замедлить продвижение советской делегации.

Зачем? Об этом капитану не сказали. Высокомерный господин говорил о крайне ленивых турецких возницах, о том, что в горах достаточно романтических возможностей для каких угодно приключений, что большевики обычно надеются на массу, но народ — темная, трудно управляемая стихия, и слабость большевиков как раз в том, что они отказались от принуждения по отношению к массе, не знают о превосходящих силах. «Природа сильнее народа», — заметил человек-господин. А когда капитан обещал, что в Анатолии сделает все возможное, непременно настигнет самого Фрунже, господин пошутил: «Бог создал землю в форме шара. Если идти и идти, то можно встретиться и… с самим собой!»

…Фрунже — это имя не тревожило капитана и до и после крымского разгрома, когда красные, будто библейские воины, перешли Сиваш-море. Но теперь, когда Фрунже шел к нему в руки, а судьба русского офицерства, казалось, взывала к отмщению, капитан думал о том, что в какой-нибудь последний момент следует выстрелить во Фрунже из револьвера. Пусть и не убить насмерть, главное — нажать курок, этим как бы утвердиться в том, что действуешь, существуешь…

Все считали теперь Фрунже военным гением, так объясняли свое поражение. Но капитан твердо знал, что гениев не существует. Бонапарт был все-таки выскочка, ему просто везло. Слащев, удачно обороняя Крым, возомнил себя героем, а бежал из Крыма впереди всех, благо располагал собственной яхтой — купил на присвоенные казенные деньги. На войне работают капитаны, а мнимые гении только загоняют армии в тупик… Внезапно капитан почувствовал, что в Слащева он выстрелил бы с большей охотой, чем в большевика Фрунже.