Тургенев в русской культуре

Но там, где тенденция уступает место художеству, где исполнение затмевает идею, а художник побеждает поэта [см.: Д, 29, кн. 1, с. 143], – там в романе «Бесы» возникает не только живорожденный образ (А. Григорьев), но и новая, не предусмотренная автором, полнокровная, сложная идея. Именно так сделан Степан Трофимович Верховенский, принадлежащий, по определению Мочульского, «к величайшим созданиям писателя»[235].

§ 4. «Тургеневский герой в старости»

2 (14) марта 1871 года Достоевский пишет А. Н. Майкову: «Ст<епан> Т<рофимови>ч лицо второстепенное, роман будет совсем не о нем; но его история тесно связывается с другими происшествиями (главными) романа, и потому я и взял его как бы за краеугольный камень всего. Но все-таки бенефис Степана Трофимовича будет в 4-й части: тут будет преоригинальное окончание его судьбы. За всё другое – не отвечаю, но за это место отвечаю заранее». И далее, в ответ на высказанную Майковым мысль: «…у Вас, в отзыве Вашем, проскочило одно гениальное выражение: “Это тургеневские герои в старости”. Это гениально! Пиша, я сам грезил о чем-то в этом роде; но вы тремя словами обозначили всё, как формулой. Ну, благодарю Вас за эти слова: Вы мне всё дело осветили» [Д, 29, кн. 1, с. 184, 185].

Попробуем проверить гениальную догадку Майкова, примерив к тургеневским героям (здесь примечательно множественное число: никто конкретно не назван) характеристики Степана Трофимовича Верховенского. О ком из них можно сказать, что он принадлежал к «знаменитой плеяде иных прославленных деятелей нашего прошедшего поколения, и одно время, – впрочем, всего только одну самую маленькую минуточку, – его имя многими тогдашними торопившимися людьми произносилось наряду с именами Чаадаева, Белинского, Грановского и только что начинавшегося тогда за границей Герцена»? Чья деятельность «окончилась почти в ту же минуту, как и началась»? Кто из них склонен к тому, чтобы в старости сделаться трусливым «приживальщиком», парирующим упреки своей властной подруги в том, что он не стоит «примером и укоризной», резонным самоироничным замечанием: «что же и делать человеку, которому предназначено стоять “укоризной”, как не лежать»? К Рудину приложима всего лишь одна – первая – из приведенных характеристик, но жизнь Рудина строится по другому сценарию и обрывается хоть внешне и бессмысленно, но героически. Пумпянский увидел преемственность Верховенского-старшего относительно одного из героев «Накануне»: «С Берсенева же начинается тот блестящий ряд карикатур против эпигонов дворянского идеализма и вообще культуры 40-х годов, который позднее привел к созданию бессмертной карикатуры Верховенского-отца (кстати, он тоже, как и Берсенев, эпигон школы Грановского)»[236]. Однако это соображение не подтверждается текстом романа «Накануне»: Берсенев – добросовестный труженик, из которого, как сказано в эпилоге, «выйдет дельный профессор», на интеллектуальное, тем более политическое, лидерство он изначально не претендует, так что между ним и Верховенским-старшим типологического сходства практически нет.

Остальные тургеневские персонажи в формулу личности и судьбы Степана Трофимовича тоже не укладываются, но ощущение неуловимого сходства действительно возникает, только навеяно оно, пожалуй, не столько героями Тургенева, сколько самим их создателем. В Верховенском-старшем, в котором традиционно видят собирательный образ «либерального западника 40-х годов, соединяющего в себе черты многих представителей этого поколения (Т. Н. Грановский, А. И. Герцен, Б. Н. Чичерин, В. Ф. Корш и др.)»[237], очень много тургеневского – гораздо больше, чем в Кармазинове.