Тургенев в русской культуре

И единение с властью, и слезы восторга – все это мерцает и просвечивает в странных отношениях «невиннейшего из всех пятидесятилетних младенцев», «либерала сороковых годов» Степана Трофимовича Верховенского и его взыскательно-ревнивой, самовольной, а нередко и самодурной подруги-покровительницы, генеральши Варвары Петровны Ставрогиной, которая то приближает его к себе, то удаляет от себя, которая, любя, готова унизить и женить «на чужих грехах» в обмен на спасение его репутации в глазах сына, чье имение он промотал, а в его лице, по его же просьбе, осуществляет спасение репутации «прежних отцов и вообще прежних людей сравнительно с новою легкомысленною и социальною молодежью». Сам Степан Трофимович постоянно проецирует свою судьбу на реальную историческую ситуацию, сопрягает с именами реальных деятелей, так что движение вглубь этих аллюзий задано самим романом.

Все сказанное неизбежно подталкивает внимательного читателя к вопросу: а зачем нужен был Кармазинов, то есть удвоение и огрубление, примитивизация того же самого типа? Никакой принципиально новой, сравнительно с образом Степана Трофимовича, информации образ Кармазинова не несет. Единственное его отличие от Верховенского-старшего – это тот факт, что он не «отставной бывший критик», а иссякнувший «великий писатель», это обстоятельство, как и пародийные тексты нацелены за пределы романа и метят прямо в Тургенева. Но какова собственно романная функция, романная роль Кармазинова?

«Запутанность» ситуации вызывает желание перераспределить роли: так, Долинин полагает, что не Верховенский-старший, а Кармазинов – подлинный отец-вдохновитель всех этих бесов, но и это не так. Практически вся романная молодежь давно и прочно связана со Степаном Трофимовичем: Ставрогин, Лиза, Даша, Шатов в детстве были его любимыми и любящими воспитанниками («удивительно, как привязывались к нему дети», замечает Хроникер); «наши», включая Хроникера, собираются вокруг него, и кружок этот слывет в городе «рассадником вольнодумства, разврата и безбожия», между тем как, свидетельствует Хроникер, «у нас была одна самая невинная, милая, вполне русская веселенькая либеральная болтовня», ибо во главе кружка стоял «“высший либерал”, то есть либерал без всякой цели», которому нужны были слушатели и сознание того, что «он исполняет высший долг пропаганды идей». Тем не менее по логике сюжета получается, что Верховенский-старший «разрыхлил почву», подготовил ее для того «посева», который организует Верховенский-младший, перехвативший и подчинивший себе наших как уже готовое объединение.

Парадокс в том, что родной сын меньше всего был подвержен прямому воздействию отца, если не сказать – совсем не был, так как до нынешней встречи виделись два раза, «воспитание» же, как признается сам Степан Трофимович, осуществлялось «по почте» – причем причитающуюся Петруше ежегодную тысячу посылала Варвара Петровна (здесь содержится отзвук отношений Тургенева с дочерью, которую он в свое время «выслал» под опеку Полины Виардо). Тем не менее именно Степан Трофимович Верховенский и объективно, и субъективно является главным «отцом» (в финале он сам себя назовет «главным учителем»), именно на него паясничающий у губернаторши Лямшин делает карикатуру «под названием “Либерал сороковых годов”», а сын Петруша в своем чудовищном замысле предусматривает ему место, полагая, что «он еще может быть полезен» – ср. с фразой из письма Достоевского о Тургеневе: «…русский изменник, который бы мог быть полезен». Одержимый идеей кровавого передела, Верховенский-младший вынашивал даже план «отдать мир папе»: «папа вверху, мы кругом, а под нами шигалевщина», и хотя не сомневался в том, что «старикашка согласится мигом», тут же передумал – «к черту папу!» – но все-таки пристроил и его: «папа будет на Западе», то есть будет служить либеральной вывеской для новой России под властью самозваной тирании красавца Ставрогина.

В своем упоительно-зловещем бреду этот погромщик видит себя созидателем и «удобряет» свою утопию не только либералом-папой, но и умным, скептичным, не способным на погром идеологическим оппонентом «отцов» Базаровым: «И застонет стоном земля: “Новый правый закон идет”, и взволнуется море, и рухнет балаган, и тогда подумаем, как бы поставить строение каменное. В первый раз! Строить мы будем, мы, одни мы!».