Я открыла глаза, ощутив, что машина остановилась. Бескрайняя неизвестность тоже имела свой конец. Пустыню, покрытую мраком ночи, освещал яркий свет из окон большого дома, напоминающего виллу песочного цвета. Я растерянно осмотрелась вокруг: дом оказался единственным. От осознания этого меня одолел ещё больший страх. Ноги и руки стали нервно дрожать. Мысленно я металась туда и сюда, беспомощно ища выход. От самообладания остались лишь крупицы, но его подпитывало желание жить, ведь я осознавала: если начну кричать, плакать, говорить вслух всё, что думаю, и умолять отпустить, меня постигнет участь тех людей в торговом центре — смерть!
— Как тебя зовут? — спросил человек, который привёз меня в это место.
— Е-е-е… — мой голос вдруг задрожал в попытке собрать воедино буквы. — Елена.
— Меня зовут Рашид. Ты боишься? — его вопрос был задан неслучайно, ибо меня выдала дрожь.
— Нет. Мне немного холодно, — мой ответ прозвучал тихо, но убедительно.
Ложь — моё спасение. Я буду слушаться и наблюдать. Мой враг должен поверить мне! Подавить в себе страх — крайне трудно. Это самое сильное, самое живучее из чувств! Но я постоянно думала о маме и сестре: нужно к ним вернуться — чего бы мне это ни стоило!
— Ты очень красивая! Я увидел твоё лицо и понял, что именно тебя мне не хватает.
Его слова — ещё одно доказательство, что человек может говорить о прекрасном, но это ничуть не мешает ему быть чудовищем.
— Я бы не смог тебя убить, — продолжал он. — Аллах уготовил нам эту встречу. Такая красивая женщина должна была родиться в арабской стране. Ты не похожа на европейку, — он сделал паузу. — У тебя, наверное, есть много вопросов… Ты можешь меня спрашивать, если хочешь.
— Да, хочу спросить! Что сделали все эти люди, которым пришлось умереть? В чём их вина? — не сдержалась я.
Слёзы навернулись на глаза от воспоминаний минувшего вечера: крики, выстрелы, кровь, убитые люди, чьи жизни безжалостно отняли, лицо Уилла и его потухшие глаза… Что бы я ни делала, как бы ни пыталась заполнить память чем-то новым — всё это уже никогда не забыть! Вечный кошмар, как напоминание о том, что каждый миг жизни — крайне бесценен.
— Мы устали от туристов, — отвечал он. — Их стало слишком много. Они приезжают сюда и ведут себя, как хозяева, берут, что хотят, несут сюда свою развращённую культуру и привычки, а мы стали их слугами. По воле Аллаха я и мои братья решили напомнить им, кто здесь хозяин!
— Но мы ничего не хотим у вас отнимать! Туристы приезжают в разные страны, потому что мечтают увидеть новые земли, потому что восхищены экзотической красотой, которой у нас нет, — пыталась объяснить я. — Я приехала в Марокко, чтобы рисовать.
— Рисовать?
— Да. Я художник. Ваша страна вдохновила меня на создание чего-то особенного. Как и многие другие люди, приехала с добрыми намерениями!
Как же нелепо… Я объясняла простые истины ничтожеству, хладнокровно расстрелявшему множество невинных людей!
— Откуда ты приехала?
— Из Беларуси.
— А это что? — Он указал пальцем на маленькое золотое распятие, висевшее на моей шее с самого детства.
— Это символ моей веры. Я христианка.
— Больше нет! — Он резко сорвал его, и от неожиданности я вскрикнула.
— Оставь мне его, пожалуйста! — я едва не расплакалась. — Ведь Бог всё равно один.
— Да, и имя ему — Аллах. Совсем скоро ты станешь частью моей семьи. Братья злы на меня, — продолжал он. — Они не понимают, почему я оставил тебе жизнь. Ради тебя я пошёл против воли всех. Надеюсь, ты не заставишь меня пожалеть об этом!
— Я постараюсь.
— Вот и хорошо, — довольный, он взял мою руку и сжал её в своей.
Видя его улыбку, порождённую моей правдоподобной ложью, я решила набраться смелости для своей главной просьбы:
— Рашид, могу я позвонить маме?
— Нет! И больше не проси меня об этом! — ответ прозвучал, как приказ. — С этого дня твоей матерью станет моя мать. Отныне моя семья — твоя семья.
От этих слов меня обдало холодом. Это равносильно падению в пропасть: я лежала на самом её дне, и мой крик никем не мог быть услышан…
— В Марракеше остались все мои вещи.
— Они тебе больше не понадобятся. Я скажу матери, и она даст тебе всё необходимое.
Усталость достигла своего пика. Его слова и лицо стали расплываться, и я перестала воспринимать всё, что видела перед собой…
Мы вошли в дом, и к нам тут же подошла полноватая женщина лет пятидесяти. Я сразу поняла — это его мать. Она была счастлива видеть сына, а он учтиво поцеловал её руку. Зрелище, которое я наблюдала, не имело ничего общего с тем, что случилось накануне. Я смотрела и задавала себе вопрос: знает ли эта добрая на вид женщина, что её сын — безжалостный убийца, впрочем, как и его братья, вошедшие в дом? Они говорили по-арабски, и я, конечно, не понимала ни единого слова. Всё, что я видела и слышала, казалось нереальным. Глаза то и дело закрывались от сильного желания погрузиться в глубокий сон, чтобы опять оказаться в том маленьком отеле, сидя на балконе напротив моей картины, и почувствовать на своём плече тёплое прикосновение руки Уильяма — грёзы напрасной надежды.