Турция. Записки русского путешественника

Может статься, еще и поэтому в праведном гневе, когда придет час силы, Святитель повалит в Мирах славный своей красотой во всей Ликии храм — «кумирницу Артемиды», как пишет «Житие», — «сладкое жилице бесов, превелико украшенную». Участь падения настигнет и иные, «превелико украшенные» храмы по другим землям, так что уже к 391 году, по свидетельству Моммзена, все языческие храмы окажутся беззвучными. Христиане видели на их царственных колоннах и на нежных мраморах статуй кровь своих учителей и забывали о величии.

Глядя на косо поваленные колонны за сценой театра, представляешь, как низвергается здешняя Артемида. И потом уже во всякой кричащей маске на фризах театра и на собираемых и нумеруемых камнях за ним слышим ее крик, но не сострадаем театральному, не оплаченному страданием воплю. (Слышу противоречие своей мысли о детстве язычества, но не зачеркиваю ее, потому что душа живее разума и в разный час испытывает несогласные чувства.)

*

Последний раз прихожу в храм Святителя с его образом и не хочу покидать его. Теперь, когда перед нами предстали и малые церкви, и большие монастыри митрополии Святителя, когда радостными тенями прошлого всплыли разные часы его служения и жизни, мы увидели, как от деяния к деянию он собирает имена, которыми патриарх Исидор, составивший акафист Николаю Чудотворцу, наполняет свое слово.

Он подхватывает их у народов и людей, в веках, и, записывая, чувствует неисчерпаемость великой милости Угодника. И тоже не может остановиться… Вот и мы с чувством разделенной в дороге страдающей мысли складываем этот цветник народных определений к престолу его храма и слышим их полно и ясно, словно они говорятся сегодня впервые: «свете златозарный и непорочный, избавление от печали, стена и заступление, озарение трисолнечного света, богатство нетленное, правоверия проповедник, громе, устрашающий соблазняющие»…

Затягиваются землей и терновником его храмы, обступаются водой и камышом места проповеди, умирает зерно, но имя его, словно дар, оборачивается в делах помощи, значит, Мирликийская кафедра все стоит, поминаемая нами за каждой литургией, все вершит свою строительную работу. И Святитель по-прежнему «стена и заступление», «денница незаходимого солнца», «рода христианского возвышение». И молитва его всесильна.

Отпуст

Мы оставляли Ликию с печалью. Пока в туристических заботах она, торопясь, воскрешает безопасное язычество, мир и сам ищет безглазой мраморной красоты, на которую можно смотреть со снисходительной улыбкой и не думать об основаниях собственной жизни. Пока мы весело перекликаемся со ступеней амфитеатров Аспендоса и Иераполиса, купаемся над развалинами Кековы и снимаемся на фоне гробниц Пинары или храма Богини Лето, несколько раз в день раздается призыв к намазу, и становится понятно, что дух беспечности писан здесь не для всех. Хотелось, чтобы мы скорее услышали это и увидели свои храмы, все еще поднятые паруса апсид и плывущие в небеса, хотя и почти не опознаваемые алтари, чьи горние места расходятся, как волны, и не торопятся умереть окончательно, утешившись прорастанием в другой стране. Их укор безмолвен — вот наши предки, родители нашего воскресения. И храмы, в своих камнях обращающие к нам послание, прочитав которое мы станем взрослее и мужественнее, вторят алтарям. Словно надеются, что веселые русские голоса зазвучат не только в отелях и на пляжах Малой Азии и что хотя бы день русские туристы (обычно все с нательными крестами) отдадут святыням, освободив их из плена забвения и на минуту вспомнив, какая великая и поучительная даль стоит за нашей Церковью.

*

Миры долго не отпускали нас, открываясь за каждым поворотом все дальше и дальше. Так же тянулась вдоль шоссе пониже над морем тропа, которую хотелось считать древней и видеть на ней апостола Павла, его друга и спутника Варнаву с молодым племянником Марком, который подарит нам первое Евангелие, и, конечно, Святителя Николая — вечных и неутомимых, как это море, и не оставляющих своего пути. А мы вот устали и были рады, что скоро вернемся домой. Но раз уж ехали мимо Олимпоса, как было не заглянуть. Тем более что по дороге лежал еще пропущенный нами прежде Адрасан — городок, давно разжалованный в село над прекрасной бухтой, где, бывало, озоровали измучившие эту страну пираты. И на высоченной горе высилась над селом старая крепость, видно, как раз от этого беспокойного народа. Мы уже по привычке не могли не вскарабкаться туда сначала террасами крестьянских полей, а там опять козьими тропами и тропинками.

Зато оказались вознаграждены глядящей на дальнюю бухту апсидой христианской церкви. Крепость уже вся одни камни, даже контура не прочитаешь из-за вечного движения этой все никак не могущей улечься земли. А она вот, матушка, стоит, глядит алтарным окном на нежное море — духовная твердыня, оказавшаяся покрепче военной, потому что всесильные над плотью землетрясения как-то назидательно бессильны перед духом.