Тушью по акварели (СИ)

- Я, правда, очень старалась, — тут же отозвалась хозяйка квартиры, — но пойми, у меня возраст, я одна. Да и родственных уз у нас с тобой не было и нет. Мне никто тебя не дал. А психолог этого детского дома посоветовала не рвать тебе душу, и ни приходить, ни тревожить. Дать привыкнуть к новой жизни. Что толку, если бы я приходила и уходила. А ты бы оставалась там?

Пожала только плечами. Может быть, было бы все совсем не так. Может быть, у меня был бы человек, который меня любил. И я бы не искала любви у других. Просто знала бы. Что есть баба Маша, ей меня не дадут, но она любит, приходит по выходным. И тогда все бы сложилось иначе…

- Я долго рисовала. Святослава никак не шла на контакт. Она ни с кем не шла. Вела себя отстраненно. Но однажды, меня сильно подставили девочки, ее ровесницы. Мне грозило наказание. Да еще и все смелись. Взрослые работники тоже ждали от меня определенных действий, которые на меня навешали из-за безотказности. В общем, в один непрекрасный момент я не смогла вынести всю нелюбовь своих сверстников, ответственность возложенную взрослыми и несправедливость этого мира. В результате чего случился первый мой нервный срыв. Меня поместили в изолятор. И там я находилась три дня. Обращались со мной хорошо. Но из-за одиночества было невыносимо. Единственная, кто пришла ко мне тогда, была Слава. Она принесла мне кисти, краски и бумагу. А еще долго гладила по голове, и пела колыбельные. Пела так, как никогда мне никто не пел. Мы тогда плакали с ней в голос, а потом пели, но больше пела Святослава, потому что получалось у нее невероятно красиво и трогательно. Она тогда первый раз спасла меня. Точнее тогда она спасла мою душу.

Немного приостановилась, так как пересохло горло. Оглянулась к столу, за ним сидели бледный и напряженный Ярослав и бабушка Маша, которая глотала беззвучно слезы и виновато качала головой. Подошла к ним, взяла со стола чашку с остывшим чаем. Вылила его в раковину и налила себе новый. Бросила туда лимон. Размешала тихо ложкой и вернулась к окну.

- После того дня, Святослава немного со мной общалась. Даже иногда улыбалась. Когда я старалась ее рассмешить. А еще она дала мне совет: «Перестань любить и верить тем, кто никогда не полюбит тебя. Перестань нравиться, не выполняй чужих просьб, и обязанности не исполняй. Никто, слышишь, никто не оценит». И постепенно я перестала так себя вести. Мне стало легче, высвободилось много времени. Я могла больше заниматься живописью. Жить стало интереснее. Так бежали год за годом. Все одинаковые, как один. Я стала уже похожа на девушку. Точнее не так. Мне исполнилось четырнадцать. Чуть-чуть проклюнулась грудь. И я стала больше думать о том, что выгляжу, не так женственно, как мои сверстницы. Потому что худая, маленькая, и не расту. Я к тому моменту уже давно училась в художественной школе, много рисовала. И папа прав, очень любила акварель. А еще любила дополнять ее тушью. Эти рисунки нравились руководству школы и детского дома. И в один прекрасный момент, мои работы были показаны тому меценату. Что так и продолжал приезжать и радовать детей.

Прервалась на то, чтобы перевести дух, выпить глоток чая. Это случилось шесть лет назад. Но будто вчера. Все так остро и живо.

Ярослава

- В один из приездов, — решила поскорее рассказать всю историю моего падения до конца, чтобы не мучить ни себя, ни Ярослава, ни бабу Машу.

В тот момент, когда я поняла, что после окончания моего беглого рассказа, у меня не останется никакого шанса на то, что мы будем вместе с моим начальником, так сильно кольнуло под сердцем, что невольно согнулась. Испугалась своих чувств. И с еще большим остервенением стала воскрешать в памяти события тех, минувших, лет.

- «Добренький» дядечка подозвал меня к себе, — продолжила начатое, — и попросил, вглядываясь в моё лицо, чтобы я что-нибудь нарисовала при нем. Мне быстро принесли все принадлежности. И я села писать. Акварельный набросок получился очень красивый и достаточно быстро. Я увлеклась творчеством и не замечала ничего вокруг. И когда ужа потянулась к туши, чтобы завершить рисунок, меня кто-то сильно толкнул в спину, и я пролила ее. Черное пятно расползалось по рисунку, а я впала в ступор. Ведь когда-то давно, перед тем, как папу положили в больницу, то же самое, что и в тот день, случилось с моим рисунком дома. Рисунок невозможно было спасти, как и папу. Я испугалась, что, может быть, это опять знак. Только я не могла понять, кого я еще могу потерять? Ведь больше никого не осталось. Но я слишком хорошо думала о судьбе и не подразумевала, что можно отнять не только настоящее, но и будущее.

Дальше говорить было сложно. Перед глазами мелькали сцены из того дня.

«- Вот растяпа! – слышался девичий, полный желчи голос, — Какая ей выставка? Она с красками-то управиться не может!

- Ой, Ярослава! Что ты наделала! Твоя судьба решалась. А ты! – заголосила директор детского дома, которая все время вилась вокруг статного, ухоженного, но сильно немолодого мужчины.