Тусклый Свет Фонарей

Глава 11. Сброшенные покровы Ночи Голодных Духов

В Синской империи тринадцать крупных празднеств, каждое из которых даёт, по меньшей мере, один день отдыха для большинства чиновников, воинов, торговцев, ремесленников и крестьян нашей огромной страны. Но есть и те, для кого праздники становятся временем самой усиленной и изматывающей работы, когда трудиться приходится по шесть-семь, а то и все восемь часов в день. Разумеется, это даёт и наибольший доход, но выдерживать так по без малого две недели чрезвычайно тяжко, ведь порой поспать удается всего часа два[1].

Всё это касается торговцев потребными для празднеств товарами, содержателей гуаней и весенних домов, музыкантов, певцов, актёров, танцоров и танцовщиц, укротителей животных и многих других, чьё ремесло состоит в развлечениях. А ещё тех, кто ответственен за спокойствие и порядок — воинов, охраняющих рубежи, городских стражей и таких, как я, магов-даосов, ибо в дни и ночи празднеств врата меж мирами Ан и Ян[2] раскрываются особенно широко. И из всех ночей года самыми неспокойными для государевых магов всегда были ночи Праздника Фонарей, Цинмин и Чжунъюань.

Спустя пять с лишним лет обучения, когда мне исполнилось семнадцать, мой наставник стал брать меня в эти ночи с собой, дабы охранять покой чиновников средних рангов и не позволить духам причинить им вред. Иногда ничего не происходило, ночи проходили скучновато, но спокойно, иногда приходилось ловить незадачливых шутников, но порой доводилось сталкиваться и с кознями истинных духов, а с годами такие случаи участились, ибо наставник стал брать меня уже не охранять покой, а для борьбы с теми, что его нарушали. Посему кое-что о гуях я уже знал, и умел изгонять и даже уничтожать некоторых из них. Но рассказанное сянем Йе не напоминало мне ни об одном из известных мне духов.

Так, хотя я внезапно преисполнился веры в себя, вспомнив, что всё ж не лыком шит, я поспешил к учителю в надежде, что тот подскажет мне что дельное. Ведь, сколько б я ни храбрился, припоминая свои заслуги и умения, покуда вышагивал по оживленным улицам Цзиньгуанди, где уже развесили и зажгли многочисленные красные фонари и разноцветные гирлянды, в стычке с незнакомым духом я мог оказаться проигравшим.

Каково ж было моё изумление, когда я вошёл в учительский дом и в приёмном зале обнаружил, помимо своего наставника, И Яна. Они сидели за столом, о чём-то увлеченно беседовали и, верно, пригубили уже не один чаван ароматнейшего хризантемового чая. Завидев меня, мой приятель с торжеством произнёс: «А вот и он! Теперь сам нам всё и расскажет». Учитель кивнул, велел мне сесть и поведать им, что я узнал в доме сяня Йе.

Я сел и спросил, не рановато ли для чая из хризантем, ведь до праздника двух девяток ещё далековато. Учитель мне на это ответил, что так-то я прав, но этот напиток как нельзя лучше подходит для бесед о духах[3], после чего позвал слугу, дабы тот наполнил чаван и для меня, и уже сам спросил, что я выведал в доме сяня Йе. Я поведал им то немногое, что разузнал, и, пробуя чай, слушал с тревогой их рассуждения об услышанном.

Вначале они пытались разобраться в том, отчего же картина вообще засветилась призрачным светом, и отчего именно в ту ночь, ведь духи в ночь Цисидзё не так уж и часто наведываются к людям, а, коль такое и случается, то редко приходят со злыми помыслами. Верно, это и заставило И Яна предположить, что какой-то доброжелатель решил подарить картину сяню Йе с благими намерениями, быть может, кто-то сказал ему о её чудесных свойствах, но вышло то, что вышло, и этот человек навлек беду на того, кому хотел блага.

Услышав это, мой наставник глухо посмеялся и сказал, что слишком стар, чтоб поверить в такое. Скорее уж кто-то пытался намеренно навредить брату генерала Йе, но, верно, выбрал не самый надёжный инструмент — ведь все обитатели дома отделались лишь испугом. Впрочем, через миг он стал серьёзен и спросил меня, нашёл ли я какие-либо следы вредоносной магии или проклятья. Я медленно покачал головой. Картина и так, и эдак казалась лишь безобидным произведением искусства. И, кроме того, я вдруг смекнул, что так и не узнал, кто принёс её. Сянь Йе говорил лишь о подарке, но не сказал, от кого он. А я, дурак, и не додумался спросить сам.

— Отчего же мы не думаем, что даритель и вовсе не знал о странных свойствах этой картины? — выпалил я. Наставник и товарищ уставились на меня.

— С чего это ты так решил? — спросил учитель.

— Если эти видения возникают лишь несколько раз в году, то мудрено ли о них не знать?