Тут и там. Русские инородные сказки - 8

Виною помутившей зрение великого архитектора мгле были не сгущавшиеся сумерки, но тяжелый влажный жар непомерно душного июньского дня, медленно катившегося к своему финальному аккорду. Сползавшее за черную громаду Монтжуика густое варенье багрового заката и желтые огни электрических фонарей плавились и расплывались в накатившем со стороны гавани и окутавшем Барселону призрачном мареве. Голоса редких авто перекатывались в горячем тумане турецкой бани, словно заблудшие в морском просторе суда обменивались вежливыми предупреждениями об угрозе столкновения.

Пятого июня 1926 года, закончив полный размеренного труда день в ателье, помещавшемся во чреве бесконечно строящегося великого собора Святого Семейства, дон Антони Гауди-и-Корнет отправился, как всегда пешком, в церковь Сан-Фелипп-Нери в квартале Эль-Раваль.

Прописанная еще страдавшему ревматическими болями ребенку пешая прогулка, которой он не пренебрегал на протяжении шестидесяти с лишним лет, на сей раз не доставляла мэтру ни малейшего удовольствия, и потому он принял революционное решение сократить привычный маршрут. Вместо того чтобы, как всегда, проследовать по Пассео-де-Грасиа мимо Каза Мила, дабы затем спуститься по Рамбле к Лицею, он заспешил от площади Тетуан вправо по Гран-Виа-Кортс-Каталанес. На углу Рондо-Сант-Антони стоял мороженщик со своей узорной тележкой. Или то был шарманщик со своим передвижным органчиком. Или букинист со своим изысканно изукрашенным лотком на колесах. Дон Антони извлек из внутреннего кармана сюртука очки, вынужденный прибегнуть к их ненадежной помощи, дабы рассмотреть тележку и ее владельца.

Коротышка, весь рост которого, казалось, ушел в длинный саблеобразный нос, зазывал клиентов картавым пронзительным голоском паяца.

— Капельку террпения, милые школьницы! — выкликал он, постукивая о бок своего сундука не то ложкой для пломбира, не то аукционным молоточком. — Извольте вести прраведную жизнь и кррошить молочные зубки о грранит науки! Если вы будете слушать своего духовника, то лет через сто с небольшим попадете в соборрр Святого Семейства (да будет он отстрроен вскоррости, в наши дни, аминь!), в свеженький, с иголочки, — аккуррат на собственное ваше отпевание. А пока вы еще не охладели к утехам сей юдоли скоррбей, извольте отведать прроизведение иной аррхитектуррры! У нас не так изысканно, зато шарррман! Беррем вафельный конус, соответствующий, откуда ни глянь, самому что ни на есть золотому сечению, перреворачиваем — оп-ля! Одним точным движением увенчиваем этот ррог изобилия фисташковым кумполом идеальной сферрической-фееррической форрмы. Еще одно вирртуозное движение, оп-ля — и вот уже спррава от него сияет вторрой кумпол — ананасный! Оп-ля — и слева кррасуется малиновый! Шарррман!

— Сеньор мороженщик, будьте любезны. — Дон Антони протянул ему полурасплавленную песету в надежде вскоре коснуться пульсирующей трещинкой на лопнувшей от жары нижней губе холода пломбирного шара.

— Какую книжку изволите? Стихи, пррозу, или, скажем, дрраматические, или же душеспасительные сочинения? — С этими словами долгоносый шарманщик стал энергично вертеть золотую ручку своего передвижного органчика, выполненную в форме асимметричного полураскрытого пальмового побега.

Рефлекс от пронзительно сверкнувшего в фонарном электричестве золота резко ударил по глазам дона Антони, и тот, одновременно зажмурившись и прикрыв очки правой рукою, сделал два роковых шага назад.

Эволюция его движения выглядела со стороны необычной, несколько вычурной мизансценой театрального режиссера-символиста: правая рука, направлявшаяся к глазам, описала роскошную, несколько манерную дугу, в то время как два шага вспять производили нарочито неуклюжее впечатление, напоминая гротескную пластику дешевого площадного фарса. При этом все старое тело дома Антони чрезмерно откинулось назад, изобразив фигуру высокой трагедии и грубейшей карикатуры одновременно, и мэтр стал падать навзничь, будто притягиваемый медленно тянувшимся по изогнутой рельсовой колее, под звеневшими струнами проводов, двухвагонным трамваем. Сия сцена, преломленная разнонаправленным движением двух взаимно смещавшихся тел, смазанно и искривленно отразилась в новеньком полированном железе трамвайного бока, прежде чем седая голова дона Антони коснулась жесткости скругленной кормы.

В тот же момент скорость сей анимированной картины резко переменилась: комично дернувшись, тело дона Антони живо повалилось на мостовую и, пойманное сцеплением за полу сюртука, вприпрыжку повлеклось, распластанное, вдоль по улице, бок о бок с жужжащим по-осиному составом.