Тутанхамон. Книга теней

— Ты сказала правду. Надеюсь, ты всегда будешь говорить мне правду.

Она важно кивнула, словно ее голова за последние дни слишком отяжелела от мыслей.

— Почему тот человек забрал Аменмеса?

— Ему очень хотелось причинить мне боль. И еще он хотел показать, что может лишить меня чего-то самого важного в мире.

— Зачем кому-то так поступать?

— Не сказал бы, что знаю. И, наверное, никогда не узнаю.

— И что с ним случилось?

— Он мертв.

Сехмет кивнула и задумалась, но больше вопросов задавать не стала, так что мы сидели молча, прислушиваясь к шуму суматошной уличной жизни, наблюдая, как солнце поднимается все выше, разгоняя тени. До нас донеслись звуки из кухни, где девочки начинали готовить еду, снова споря друг с другом и то и дело заливаясь смехом.

Глава 51

Убедившись, что моей семье ничто не угрожает, я нанес еще один визит во дворец, чтобы сделать свой последний доклад. Мне было тошно при мысли, что придется снова входить в это царство теней. Однако было совершенно необходимо, чтобы Анхесенамон узнала то, что я выяснил о Хоремхебе, — о том, каким образом он финансирует свою новую армию и какое поручение он дал Себеку. Эти сведения могли стать решающими в ее переговорах. Царица могла использовать их против военачальника, намекнув, что ей обо всем известно, или же раскрыть то, что знает, чтобы разоблачить его и заменить кем-то другим. У нее появилась бы власть, чтобы заключить договор между нею, Эйе и Хоремхебом. Анхесенамон, Хаи и Симут глядели на меня во все глаза, когда я рассказывал им, как обстоят дела. И когда они задали мне все вопросы и наконец удовлетворились моими ответами, я осуществил то, что задумал. Я сказал, что мне нужно время, чтобы побыть с семьей, прийти в себя после всего произошедшего. Поклонившись, я сделал шаг назад, а потом без разрешения повернулся и вышел. Я от всей души надеялся, что мне больше никогда не придется вступать в эти безмолвные покои.

В следующие дни округой завладел неподвижный, удушающий зной. Солнце безжалостно палило землю, так что даже тени спешили укрыться от него, а город тем временем кишел предзнаменованиями, миражами и слухами. Прибыли корабли Хоремхеба с несколькими из его мемфисских полков на борту, породив в жителях шумное смятение. Корабли встали на якорь возле гавани у восточного берега; горожане со страхом ждали в любой момент набега или захвата города, но дни проходили за днями, а ничего не происходило. Непрекращающаяся жара и неуверенность в будущем сделали повседневную жизнь трудной и непрочной, и тем не менее люди продолжали заниматься обычными делами: работали, ели и спали. Однако запрет выходить по ночам на улицу стал соблюдаться еще строже, чем прежде, и когда я, не в силах заснуть, сидел вместе с Тотом у себя на крыше, глядел на звезды, пил чересчур много вина, слушал, как сторожевые собаки яростно перелаиваются с бродячими и размышлял обо всем сразу и ни о чем конкретно, — то чувствовал себя последним оставшимся в живых человеком под луной.

Иногда мой взгляд устремлялся к хаотическому скопищу крыш в той стороне, где вдали, на другом конце города, находился дворец Малькатта. Я рисовал себе все то напряжение и борьбу за власть, которая, должно быть, до сих пор протекает там, пока тело Тутанхамона проходит через последние Дни Очищения, готовясь к погребению. Я думал о Хоремхебе, чей величественный корабль по-прежнему покачивался на волнах гавани, о Хаи, пьющем вино в своем кабинете, об Эйе, в одиночестве и в безупречности своих комнатах стискивающем кулаки от непроходящей зубной боли. Я думал об Анхесенамон — как она меряет шагами свои освещенные светильниками покои, придумывая способы победить в этой настольной игре, именуемой политикой, и обеспечить будущее своим еще не рожденным детям. И еще я представлял себя самого, погруженного в мысли и прихлебывающего вино посреди ночи, больше разговаривающего с Тотом, чем с кем-то еще, — возможно потому, что он прошел вместе со мной через все. Он один мог меня понять. Вдобавок, он не умел говорить.

А потом, однажды вечером, вскоре после заката, я услышал, как кто-то стучит в калитку. Отворив ее, я увидел окруженную дворцовыми стражами колесницу; это было словно видение на моей суетливой улочке. Прохожие оборачивались, благоговейно взирая на небывалое явление. Почему-то я ожидал, что за порогом увижу худое, угрюмое лицо Хаи, однако там, настороженно поглядывая на меня, стояла Анхесенамон. Из предосторожности она была закутана в льняной балахон.

— Вижу, мой приход тебя поразил. Могу я войти? — с каким-то стеснением спросила она.

Я представил себе, как отказываюсь иметь хоть какое-то дело с кем-либо из этих людей, не говоря уж об участии в их дворцовых интригах, — но обнаружил, что не могу закрыть дверь у нее перед носом. Я кивнул, и она робко сошла с колесницы в своих золотых, превосходного качества сандалиях — чересчур хороших для этой улицы — и под прикрытием зонтика поспешно вступила в мои скромные владения.