Туз пятой масти

А вскоре события понеслись вскачь. Мы с Дороткой снова собирались провести вечер у меня. В условленный час она позвонила.

– Жди меня у себя дома, – сказала она напряженным, чужим голосом. – Я приду… – она назвала час.

– Где ты?! Что делаешь? – рявкнул я. Мой страх вылился в гнев: я места себе не нахожу, пытаясь ее защитить, а она только палки в колеса вставляет!

– Конрад, не сердись, сегодня мне как никогда нужна твоя помощь… Это самый важный день в моей жизни.

– Я сейчас же приеду, только скажи, где ты!

– Не надо никуда приезжать, оставайся дома! Давай сверим часы, речь идет о моей безопасности! На моих часах…

– Что за новый фортель?! – Но я машинально сверил часы.

– Если я не приеду к тебе в указанное время, ты вскроешь конверт, который я тебе дала на хранение. И поймешь, что делать дальше.

– Откуда ты звонишь?! – Я не на шутку перепугался.

– Неважно… Помни, вскрой конверт, но ни минутой раньше, иначе ты не поможешь мне, а навредишь. Я на тебя рассчитываю.

– Доротка, подожди, скажи мне, где ты! – Я говорил с ней ласково, как с душевнобольной. – Доротка, ты меня слышишь?

– Жди меня… – И повесила трубку.

Сердце мое сжимал страх. Что еще выдумала эта безумная? А если ей вправду что-нибудь угрожает? Я бросился к ящику, куда спрятал этот злосчастный конверт, хотел было сломать сургуч, но задумался и отложил конверт в сторону.

Подсел к телефону, набрал домашний номер Доротки. Долго никто не подходил, я уже хотел повесить трубку, когда ответил Омерович. Я не собирался ни о чем его спрашивать, попросил к телефону Анелю.

– Слушаю! – отозвалась она наконец.

Я быстро спросил, где Доротка. Ее не было дома, пани Заславской тоже.

– Давно она ушла?

– Да минутку назад.

– Сказала – куда?

– К подружке. За книжкой. Она ей звонила.

– Подружка звонила Доротке?

– Так я ж говорю.

– Анеля, вы сами слышали?

– Я-то в кухне была. Так мне Доротка сказал. И выскочила как угорелая кошка.

– Как только вернется, пусть мне позвонит.

Что делать? Рвануть на Фильтровую? Бессмысленно. Кому Доротка солгала, мне или Анеле? Конечно, Анеле.

Я решительно разорвал конверт. Внутри оказался еще один, надписанный Дороткиным почерком. Вместе со вторым конвертом посыпались игральные карты.

Две колоды удлиненных, изысканных карт, не похожих на обычные.

«Немедленно вручить Главному прокурору города Варшавы», – прочитал я на внутреннем конверте.

Сердце билось у меня в горле, я не задумываясь разорвал и этот конверт и вытащил страничку, напечатанную на машинке:

«Владислав Банащак, работающий в Спиртовой Монополии в Езерной, проживающий в Варшаве, улица…»

В памяти всплыл тот вечер, когда я дал в морду Омеровичу. Мужчина у калитки и расширенные от ужаса глаза Доротки.

Я испугался: моя любимая сейчас разыгрывает свою партию, а это письмо должно быть ее страховкой!

Мне нечего было терять. Не читая дальше, я схватил с вешалки пальто и… тренькнул звонок. Я распахнул дверь.

На пороге стояла Дорота, бледная и осунувшаяся. Она смотрела на меня стеклянными глазами, словно не узнавала.

Я втащил ее в квартиру, запер дверь. Она покорно позволила стянуть с себя пальто, усадить в кресло. Девушка казалась тяжело больной.

– С тобой ничего не случилось?! – Я машинально посмотрел на часы. С момента ее телефонного звонка прошло сорок минут. До назначенного ею срока оставалось еще больше часа.

– Нет… Разреши мне остаться.

– Что ты такое говоришь! Ты же знаешь, что можешь остаться здесь навсегда!

– Конрад, что я наделала! Боже, что я наделала!!

Это был не плач, а надрывный крик.

ДОРОТКА

Боже! Временами меня охватывало желание все бросить и убежать к Конраду! Я даже не заметила, как он стал мне и отцом, и матерью, и самым лучшим другом. И постепенно мои домашние горести немного отступили, побледнели.

Нет, не побледнели, а видоизменились, перестали быть сутью моей жизни.

Теперь мне еще больше не терпелось как можно быстрее с ними покончить, уже не только ради спокойствия мамы, но и ради Конрада.

Как мне хотелось, чтобы он пришел в наш дом, когда там уже не будет шататься этот мерзавец, этот художник от семи болезней. Мне невмоготу было сгорать от стыда перед Конрадом, видеть его немое изумление: зачем, мол, мы терпим в доме эту неприятную личность? Я прекрасно знала, что Омерович никому не нравится, но никто не догадывается о его подлом ремесле. Врать же Конраду и отмалчиваться становилось все труднее.

Я мечтала, чтобы вся эта история сгинула, развеялась, как дурной сон, словно ее и не было никогда. Мечтала о новой – вернее, старой – жизни, когда и ведать не ведала о существовании Банащака и его банды.

Но больше всего мне хотелось, чтобы моя милая мама перестала наконец бродить по дому безумной лунатичкой. Я отлично видела, что она на грани срыва, – это бросалось в глаза, но она, бедняжка, наивно полагала, что замечательно владеет собой.

Меня пугала мысль о том, что произойдет, если я не сумею поквитаться с Банащаком до возвращения отца. Теперь я как никогда радовалась, что отца нет в Варшаве, – уж он-то сразу бы заметил, как изменилась наша мама.