Тварь из бездны времен

Дорману казалось, что он живет в двух мирах одновременно. Один из них был миром мучительных воспоминаний, которые не существовали за пределами его разума: мимолетное осознание того, что Джоан в опасности и он не может ее защитить и успокоить; огромный, восходящий вихрь из огня и воды, скрывающий чудовище, которое его разум больше не мог измерить; перевернутая лодка, поднимающаяся и опускающаяся на волнах; отчаянные крики людей, погружающихся под воду и неспособных спастись.

Другой мир был миром движущихся изображений в овальных и квадратных рамках, проходящих перед ним как последовательности трехмерных картинок, быстро выводившихся на широкий экран. Казалось, фильм и проекционный аппарат каким–то странным образом объединились, чтобы реконструировать реальность с большей глубиной, которой она на самом деле обладала, и открыть образы, которые принадлежали какой–то области бытия за пределами времени, где знакомое и близкое сливалось с совершенно неизвестным.

Мир джунглей не походил на тот, который исследовали они с Джоан; деревья казались более крупными, листва более густой, а осыпающиеся каменные развалины исчезли. На их месте стояли каменные сооружения, но они не были разрушены, и ни одно по форме не напоминало пирамиду.

Джунгли, в которых растительность была гораздо менее густой, деревья менее крепкими и совсем не встречалось каменных строений. Широкие просеки между деревьями и бесплодными участками усыпанной камнями почвы, где ничего не росло, вели к холодному серому морю.

Нечто вроде пустыря, где все деревья имели чахлый и уродливый вид, карликовая растительность едва достигала шести футов, листва казалась сморщенной, как высохшие осенние листья, но эта поросль не отрывалась от качающихся ветвей и сохраняла весенний зеленый цвет.

И пейзажи, в которых, казалось, произошли катастрофические изменения, пейзажи, в которых земля постоянно пребывала в движении, и струи пара поднимались из впадин в форме горшков, разбросанных по плоской равнине.

Затем рамки, разделяющие изображения, неожиданно стали растворяться, быстрее и быстрее, пока не исчезли все разделительные линии между ними, и не осталось никакой закономерности в смене разнородных изображений. Зеленые пейзажи и бесплодные пейзажи, берега, окруженные утесами и другие, такие же плоские и безликие, как усыпанная галькой поверхность маленького кратера на Луне…

С самого начала изменения были невероятно быстры, каждое изображение, двигающееся или неподвижное, уступало место другому, прежде чем все их основные свойства удавалось четко различить. В нескольких картинах возникали движущиеся фигуры, но они появлялись и исчезали так быстро, что мало чем отличались от бешено вращающихся пятнышек, появляющихся на экране плохо настроенного телевизора.

Но теперь изображения не только быстро двигались, они менялись вместе, вместе приходили и уходили. Они порождали чудовищные искажения: тени, по форме напоминающие гигантских животных, огромные каменные лица, подвешенные над бездной, длинные ряды зазубренных камней, идущие параллельно бушующему морю, высокие волны, скрытые пеной.

Потом воцарилась белизна, почти такая же ослепительная, как свет, который кружился вокруг Дормана в тусклом, полузабытом мире так много миллионов ударов сердца назад; Дэвиду казалось, что если он когда–нибудь вернется туда, то будет старым, согнутым и ужасно ослабевшим; он будет ковылять с тросточкой или цепляться за руку какого–нибудь жалостливого незнакомца, который спас его от забвения, хотя было бы намного лучше, если бы ему позволили умереть.

Белизна не исчезла. Она расширилась и стала еще ярче, и Дорман услышал голос, который о чем–то умолял его. И еще его дергали за руку.

Дорогой, мы где–то на берегу. Ты поранишься, если будешь и дальше ворочаться из стороны в сторону. Мы, должно быть, спаслись.

На мгновенье настала тишина. Затем голос продолжил, как будто произошедшее произвело такой большой эффект на Джоан у него не было никаких сомнений,

что говорила его спутница и она могла произносить лишь отрывочные реплики.

— Вращение остановилось. Я… я не отключилась. Но это было то же самое, как будто я отключилась. Меня могли спасти с другой лодки, затащить прямо через борт; я бы ничего не узнала. Я, казалось, была где–то еще, далеко, и все менялось вокруг меня.

Волнение Джоан, казалось, внезапно усилилось:

— Ты слышишь, что я говорю? Ох, дорогой, попытайся. Ты должен попытаться.

Дорман открыл глаза. Поначалу он различал только смутные очертания лица Джоан, нависшего над ним. Затем ее темные волосы, спутанными прядями покрывшие лоб, резко выделились на фоне нечеткого изображения, и когда ее черты стали отчетливее, Дэвид понял, что головокружение отступает, и он может рискнуть и попытаться сесть.