Твари

— Запоздали, Петр. Теперь насчет кандалов по нашей линии… Ушел ты, брат, от кандалов. Вот настолечко, — полковник свел вместе кончики большого и указательного пальцев, — ушел. И то потому, что кое-кому большого пота и крови это стоило.

— За это спасибо, Александр Тихонович. Честное слово, не ерничаю. Спасибо, товарищ полковник.

Оба умолкли. Кремер оглядел стол. Круглов перехватил его взгляд.

— Не ищи. Пепельниц не держу. Да ты кури давай. Стряхнешь вон в стакан.

Майор, достав из кармана пачку «черного Петра», закурил.

— И по каким же статьям меня к стенке ставить мечтали?

— Мог бы и сам догадаться, — ответил полковник. — Хотя и неожиданные повороты сюжета тоже случились, не без того.

— А все же?

— Ну, во-первых, конечно, Мельниченко. Полковник. Прилюдно тобой униженный и избитый.

— Все-таки большой фрукт оказался?

Круглов махнул рукой.

— Фрукт-то он фрукт, это на сто процентов. Сам, в общем, не маленький, но тесть у него…

— И кто же тесть?

Полковник хмуро посмотрел на Кремера.

— Не твоего ума дело, кто у него тесть. Есть тесть, и есть чем тебя съесть. Хватит? А если мало, то добавлю, что и министр, на которого я через совсем уж заветные каналы выходил, уверен не был, что тебя от тюрьмы да от сумы отмазать сумеет. Примерно понятно, где тесть?

Кремер кивнул.

— Так Мельниченко этот очень твоей крови жаждал. Всерьез жаждал. Уж не знаю, как его уговорили — или обломали.

— Лучше бы обломали…

— А тебе теперь не по барабану? — взорвался полковник. — Скажи спасибо, сапоги ему лизать не заставили.

— Я б ему нализал, — глухо отозвался Кремер. — Сапог с ногой вместе откусил бы.

— Зубастый ты наш, — проворчал Круглов. — Ну и еще, — не поверишь — помнишь жильца, которому ты булыжником в машину запустил?

— Булыжником? — удивился майор. — Да кто это сказал?

— Сказали. Либеральское радио уже сутками надрывается. О том, что кровавые менты на пару с кровавой гебней с местным населением учиняли. В то время, как не щадившие живота своего спасатели из далекой Америки — ну, в общем, ясно. Причем жилец этот обиженный по пять раз на дню свою скорбную повесть излагает на всех волнах.

— Чего б нового, — хмыкнул Кремер. — Сьми.

— Однако и это тебе в строку въехало! И в хорошую строку.

Круглов снова встал, прошелся по кабинету и сел, на этот раз на свое законное место.

— Петр… Кандалы, как я и сказал, удалось подальше выбросить. Но и…

— Заявление, стало быть, писать?

Начальник управления мотнул головой.

— Не получается. Только с формулировкой. И приказ… — Он помолчал, уставившись в поверхность стола. — Приказ я уже подписал.

— Ясно.

Кремер поднялся и подошел к столу.

— Спасибо, товарищ полковник. — Он протянул Круглову руку.

— За что же? — удивился тот, отвечая на рукопожатие. — За пинка под зад?

— Будет вам, Александр Тихонович. И я знаю, за что — и вы тоже. Спасибо.

— Ну, тогда уж на здоровье.

Круглов снова встал и, выйдя из-за стола, приобнял Кремера.

— Как будешь-то?

Бывший майор рассмеялся.

— Как ванька-встанька, товарищ полковник. Они меня по тыковке — а я хлоп! и снова торчком. Да все будет нормально. Не потеряюсь, не забомжую.

Он прошел к дверям, ни разу не обернувшись.

2

Кремер вышел из машины и обошел ее спереди, открывая пассажирскую дверцу. Алина смерила его взглядом с головы до ног.

— Вольный костюмчик, Петр Андреевич, симпатичный — но непривычно вольный.

— Так ведь и человек вольный, — улыбаясь, ответил он. — И, кстати, Петр.

— Что — Петр? — не сразу поняла она.

— Без Андреевича. Уж было ведь. Или мы на «ты» только на поле боя?

— Верно. — Наговицына чуточку смутилась. — Прости.

Кремер сел за руль, но движок пока не запускал.

— Куда, Аля?

Она смотрела вперед, спокойная и сосредоточенная.

— Сегодня девять дней, Петр. Сережке девять дней.

Он кивнул.

— И Косте девять. Участковому Косте Гриценко. И… Да и всем ребятам, что оттуда не вышли.

Они помолчали.

— Это ведь у вас, православных, как бы первые поминки, что ли?

— Поминают сразу после похорон, — сказала она. — Потом на девять. Потом еще сороковины.

— Ну, первые мы справили, — сказал он. — У Кости.

— Да, — сказала она. — За всех.

Кремер завел машину.

— Куда тебя?

— В церковь, на Охту. Я покажу.

— Я знаю, — сказал Кремер, выводя свой «Пассат» в общий поток.

Они остановились на тихой, почти без машин, улочке метрах в двадцати от храма — ближе было не проехать.

— Ну вот, — сказал Кремер. — Приехали.

Алина, полуобернувшись, смотрела на него.

— Что? — слегка удивившись, спросил он.

— Ты не пойдешь?

Он уставился вперед, словно рассматривая что-то вдалеке, и забарабанил пальцами по рулю.

— Храм православный, я от роду — лютеранин. Хотя и лютеранин из меня… Товарищ Лютер в гробу, небось, ворочается, таким единоверцем обзаведясь.

Наговицына молчала. Кремер повернулся к ней.

— Считаешь, надо?

Алина кивнула.

— Хорошо. Пошли.

Они вошли в прохладный полумрак. Наговицына набросила на голову платок, купила несколько свечей и протянула одну Кремеру. Тот, машинально взяв свечу, осмотрелся вокруг.