Твари Господни

— А я, пожалуй, приму душ, — Рэйчел вопросительно посмотрела на Кайданова и снова улыбнулась. Она тоже теперь улыбалась часто и, по-видимому, не без удовольствия. — Пойдешь со мной, Герман, или здесь останешься?

2

«Почему я их всех не убила?»

Теоретически, все должно было произойти точно так же, как случилось во Франкфурте — Короткое «умрите все!» — и гора трупов. Только на этот раз гора из черепов (почему-то в голову пришел именно верищагинский образ[72]) получилась бы куда внушительнее. Однако не сделала.

«Не совершила…» — впрочем, слово это ей решительно не понравилось, потому что и сейчас, когда страсти отгремели, схлынул гнев, она по-прежнему полагала, что была в своем праве. Убийство на войне не есть преступление. Это аксиома.

Впрочем, занимали Лису отнюдь не угрызения совести — тем более, задним числом, и еще тем более по поводу несовершенного действия — волновал ее совершенно другой вопрос. Что это было? Кто или что остановил ее в последний момент, когда оставалось «проартикулировать» всего лишь одно короткое слово «все»? Бог?

«Но ведь, кажется, теперь я и сама богиня…»

Так-то оно так, и в словах Виктора имелась как будто своя сермяжная правда. Однако понимала Лиса и другое. Даже если предположить — впрочем, и предполагать не требовалось, потому что это-то как раз было очевидно — что ее мощь или мощь Виктора действительно сопоставимы с божественной, то речь все-таки шла совсем о других божествах, нежели грозный бог христиан, иудеев или магометан. Германские боги или греческие, римские… славянские. Где-то так. Но не Саваоф. Вот Саваоф, как представлялось сейчас Лисе, и в самом деле мог «закрыть рот» даже какой-нибудь Деметре или Немезиде. Он и никто другой. Однако полной уверенности в этом у нее все-таки не было.

«Может быть, совесть…? Или здравый смысл?»

— По-моему, совсем неплохая идея. За полчаса и вздремнуть, можно успеть, — голос Виктора прервал ее мысли, в третий раз остановив их там, где она и сама уже дважды останавливалась за последние четверть часа.

«Нет ответа… О чем это он? Ах, да…»

— Мне не надо, — никакой потребности спать или принимать в начале седьмого вечера душ, Лиса не испытывала. А переодеться она могла и здесь.

«Но не сейчас», — она сотворила себе стакан виски, но, сделав первый глоток, сообразила вдруг, что совершенно забыла про остальных.

«Богиня, твою мать!»

— Кто-нибудь хочет выпить? — спросила она, одновременно доставая из воздуха сигарету.

«Опять с анашой! — с этим определенно следовало завязывать, хотя грас и действовал на нее совсем не так, как на нормальных людей. — Что-нибудь попроще? Давыдофф?»

— Спасибо, дорогая, — Кайданова, судя по всему, ее поступки задевали, что называется, за живое, а вот Виктор был, совершенно непробиваем. — Но omnia mea mecum porto, — и он достал из внутреннего кармана пиджака серебряную фляжку.

«Omnia mea…? Ах, да, все свое… Оригинал!»

Она много раз представляла себе, как это может произойти. Много раз, но давно. Потом перестала. Заставила себя прекратить, забыть… Но иногда, впрочем, очень редко — обычно ночью, когда спала по-настоящему, а не уходила в Город — он приходил к ней во сне. Приходил, но всегда оставался нечетким, не прорисованным образом. Однако сама встреча… Господи, кто бы знал, сколько вариантов встречи с Некто Никто нарисовало Лисе ее отпущенное на свободу воображение! И это действительно было нечто. Подсознанию ведь не прикажешь, тем более ночью, во сне, когда оно вольно чудить, как заблагорассудится. Впрочем, случалось это нечасто и, хотя из колеи выбивало обычно не по-детски, но и ненадолго. День, два, и Лиса вновь обретала некоторую видимость душевного покоя.

А потом случилось чудо, и к ней пришел настоящий вещий сон — вот только Лиса тогда еще не догадывалась, что сон вещий — и она увидела новый вариант их встречи. Легче не стало. Стало тяжелее, потому что в том сне все было не так и нехорошо, хотя впервые Некто предстал перед ней, что называется, воплоти. Однако так плохо, как сейчас, когда неожиданно — а она вроде и ждать уже перестала — они встретились по-настоящему, так плохо ей давно не было.