Твари Яви, твари Нави

Алексей Келин Твари Яви, твари Нави

Скрюченные пальцы старого князя бессильно скребли по жесткому вышитому покрывалу. В душной, натопленной комнате стоял тяжелый запах лекарских отваров, безумия и близкой смерти.

— Тварь… уйди! — еле слышно прохрипел он.

— Прости, батюшка, — сквозь слезы прошептала Мирушка и рванулась вон из горницы — к свежему, холодному воздуху, под серый дождь, льющий без остановки уже которую седьмицу… Куда угодно, лишь бы подальше от давно сошедшего с ума отца! Не видя ничего вокруг, у двери она с размаху уткнулась в грудь старшего брата.

Твердислав равнодушно придержал сестру за плечи, приподнял, как пушинку, и переставил в сторону, не сказав ни слова. Склонился над умирающим…

Старик еще что-то невнятно прохрипел, и горнице стало непривычно тихо. Пальцы иссохшей руки замерли.

— Князь Ратибор умер, — глухо прозвучал голос Твердислава. — Пусть будет легким его путь из Яви в Навь.

В углу, около печи, жалобно заскулил домовой.

Плохо разбирая дорогу из-за заливающих глаза слез, Мирушка выбежала из терема во двор, под нескончаемый ливень. Княжна запрокинула лицо к тяжелым тучам, придавившим Гнездовск мутным одеялом.

Пока она ухаживала за почти не приходящим в сознание отцом, была надежда — очнется, простит… надеяться больше не на что. Не придет в себя князь. К маме ушел, в Навь.

Княгиня умерла, рожая ее, но в том не было вины младенца! Ошибался отец!

Была вина — равнодушно молчали тучи. Дождь смешивался со слезами княжны, которую отец никогда не звал ласково — Мирушкой.

Говорили, пятнадцать зим назад он убивался по умершей жене, на дочку даже не глянул. Бросил — «Даримирой звать будут», и только. Нарек против обычая, не по бабке своей, имя дал чужое, колкое — «Дар Мира». Потому ли, что выжила она чудом? Или, что гораздо вернее, потому что не нужен был князю этот дар?

Перед ним дочь была виновата во всем. В светлой, пшеничного цвета косе — как у матери. В том, что почти не пригибается в невысоких дверях — как она. Даже серые глаза, чуть вздернутый нос — и это ставилось Даримире в вину.

«Ты убила ее и забрала ее красоту!» — год назад, в припадке безумного бешенства, кричал князь. Ему не дали задушить дочь, оттащили… Но Мирушка была уверена, что сегодня, будь у отца хоть капля сил, он снова попытался бы.

Повезло, что брат Твердислав давно и крепко взял власть в Гнездовском княжестве, отстранив безумного отца. Иначе не жить бы княжне.

Да и княжна-то она только что по названию. Росла, как былинка в поле — ни отцу, ни брату до Мирушки дела никогда не было. Племяниц маленьких, дочек Твердислава, мамки-няньки с рождения опекали, шага ступить не давали без пригляда. А Даримира была вроде и своей, а вроде…

Мирушка судорожно всхлипнула. Слезы жгли глаза, было трудно дышать. Княжне казалось, что одежда и волосы, да что там — она вся, до последней косточки, пропахла тяжелым духом горницы умирающего. Запахом вины и ненависти.

Она пошла прочь от терема, привычно огибая громадные лужи на раскисших улицах.

Встречные с сочувствием кланялись княжне, она кланялась в ответ, но не заговаривала — боялась, голос сорвется рыданиями. Новости быстро разносятся, и в Гнездовске уже знали о смерти старого князя.

Седой воевода, спешивший в терем, остановил ее. Княжна почитала его как деда, боярин всегда жалел сироту — не смогла пройти мимо.

— Постой, Мирушка, — пробасил он, — вижу, больно тебе, плачешь, хоть и скрываешься… ты приходи к нам, говорить будем. Но главное я тебе сейчас скажу, пока дух князя совсем в Нави не ушел. Ты прости его, умом он повредился. Мирушка, ты девка добрая, людям помогаешь, за это тебя в Гнездовске любят… Помоги и батюшке своему. Не проклинай его, не таи зла, а то трудно ему будет там, — боярин по-дедовски погладил княжну по голове. — Да и тебе здесь нелегко, — закончил он совсем тихо, со вздохом.

Мирушка кивнула. Слезы снова обжигали глаза. Кое-как выговорила: «Спасибо, боярин, приду потом…», поклонилась доброму деду и пошла дальше. Разговаривать было слишком больно. Лучше уйти подальше от стен детинца, за посад, пока слезы не кончатся.

Дома Гнездовска, казалось, съежились под промозглыми дождями. С соломенных крыш непрерывно капала вода, а у нерадивых хозяев сквозь худые связки соломы протекала в дома.

Собаки попрятались от непогоды по будкам и не облаивали прохожих из-за заборов, только иногда грустно поскуливали. На непривычно притихшем торгу мало кто останавливался обменяться новостями. Люди старались подольше оставаться дома и пожарче натопить печь.

Дым из труб, будто примятый потоками дождя, стелился по городу — как будто мутно-серые тучи спустились к скользким бревнам намокших срубов.

Все в Гнездовске говорили об одном — если дождь не кончится, быть большому недороду. Не вызреют пшеница и рожь, а коли вызреет хоть что-то — так сгниет, мокрое, в амбарах. Как зиму переживем? И переживем ли? В прошлом году засуха была, кое-как протянули на старых запасах, но сейчас-то что делать?