Твари Яви, твари Нави

Проходя мимо дружинного дома на княжьем подворье, княжна зашагала чуть медленнее. Даже остановилась почистить сапожки от налипшей грязи — но того, кого она искала глазами, не высмотрела. Зайти внутрь Мирушка не решилась и пошла дальше, к разбухшей от ливней реке, мимо пристани, где скучали лодьи с убранными от дождя парусами, к капищу за излучиной.

Священный дуб много веков стоял здесь. Лес почти подобрался к нему, но на пару саженей вокруг, под тяжелой кроной, росла только трава. Несколько громадных елей вокруг поляны спорили древностью с дубом, но приношения всегда несли ему, на низкий, плоский камень-алтарь, испокон века лежащий у самого ствола.

Она присела на поваленную березу и замерла. Ливень снова усилился, в шорохе капель, казалось, можно услышать что-то важное…

— Мирушка, ты зачем тут мокнешь? Сначала по двору бродишь неприкаянно, теперь сюда забралась…

Она не заметила, как подошел Горазд. Немудрено — княжьи дружинники умели ходить бесшумно, если надо. А уж Горазд, большой мастак в лесных делах, и подавно.

— Я как тебя у дружинного дома увидел, сразу понял — меня высматриваешь. Вот и пошел за тобой. Что случилось, Мирушка?

Княжна с Гораздом вместе выросли. Он рано остался сиротой, рос при дружине, на княжьем дворе. Им было по пять зим, когда княжна с Горькой первый раз взялись за руки и убежали к колодцу, ловить лягушек. Теперь Горазд стал справным парнем, уже не отроком — гриднем! Усы скоро отрастит, вон, пробиваются уже, рыжие…

В последние годы Мирушке строго пеняли: негоже, мол, княжне водиться с простым дружинником. Что говорили Горазду, и говорили ли вообще — он не рассказывал. Но встречи стали все реже и реже, даже таиться приходилось.

Его она искала глазами у погребального костра. Кто бы спросил княжну — зачем? Не ответила бы.

Горазд бережно взял ее руки в свои — от его ладоней стало тепло, будто сидишь не на бревне в лесу, а дома, у печки, пьешь горячий сбитень…

Не будет больше дома.

Княжна вздрогнула и отвернулась. Горазд сел рядом, обнял ее, укрыл своим плащом и погладил по мокрым волосам. Даримира уткнулась лицом ему в плечо.

— Промокла совсем, — сказал Горазд, — пойдем.

Придерживая за плечи, он подвел княжну к вековой ели, опустившей лапы до самой травы. Густые иголки не пускали дождь к земле, хранили сухой, ароматныйковер из хвои. Будто крошечный домик, закрытый от всего мира.

Горазд снял с княжны промокший до нитки плащ, накинул свой, кожаный и теплый, и снова крепко ее обнял.

— Ты чего, Мирушка? Князь в Нави теперь, проводили, как должно, все хорошо.

Княжна, всхлипнув, собралась соврать, что скучает по отцу, но вместо этого, неожиданно для себя самой, подняла голову и посмотрела Горазду в глаза.

— Не отец он мне. Я подменыш полевой, — голос чудом не сорвался, и княжна договорила. — Тварь из двух миров, из Яви и Нави. Родилась там, живу здесь… Слыхал ведь, какую жертву богине надо?

Княжна почувствовала, как затвердели руки Горазда, до того ласково ее обнимавшие. И тут же снова стали мягкими и нежными.

— Ты с чего взяла? — он осторожно убрал с ее лица мокрую прядь волос.

— Знаю, — всхлипнула княжна, — я с Перунова обрыва упала, пара царапин осталась. Помнишь, как там дед Жилко переломался?

— Повезло тебе, бывает, — пожал плечами Горазд, — это там ты так пальцы изувечила?

— Там. Не перебивай, пожалуйста! Потом меня полевик за свою принял. А сегодня Богодея приходила — звала обряд проводить! Мол, обряд темный, ночной, женский, и мне его рядить надо, раз я из княжьего рода одна девка и есть… И брату велела ни слова не говорить! Он князь, мужчина, все дело испортить может!

— И что? — уже намного серьезнее спросил он.

— Гораздушка, не строй из себя дурака! Сам же все понимаешь! — княжна говорила тихо, быстро и отчаянно. — Какой обряд на урожай может девка провести, хоть какого она будет рода? Тут баба мужатая нужна, да чтоб с детьми… Я могу разве что девичество свое на алтаре отдать, затем меня Богодея и звала, да и то весной это надо делать!

Горазд непределенно хмыкнул.

— Не нужно оно никому, девичество мое! — княжна махнула рукой, — Кровь моя нужна! Корни дуба поить, потому что тварь двух миров — это я и есть! Богодея, видно, меня пугать не хочет, чтоб не сбежала. Вот и мелет чушь всякую.

— Ты уверена?

— Еще как уверена. И самое главное, — помедлив, тихонько добавила Мирушка, — отец меня всю жизнь тварью и выродком звал. Теперь понятно, почему. Мы думали, он разум потерял от горя, когда княгиня его умерла — а там горя намного больше было… Знал он! Знал, что я подменыш, а не родная дочка! Имя мне дал — не родовое, чужое, потому что чужая я ему! Видно, как в сказках, взяли с него страшную клятву, что не выдаст, кто я — а ненавидеть подкидыша ему никто не мог запретить!

Горазд передернул плечами. Пошевелился, устраиваясь поудобнее, оперся спиной на еловый ствол. У Мирушки слегка кружилась голова — трудно в таком признаваться, пусть и самому близкому другу. Брату говорить точно нельзя. Да и какой он брат? Он той княжне брат, которая…