Твари в пути

Глава 7 Восточное солнце Обезьяньего Шейха

 Когда надежный путь обрывается вдруг,
  Когда предает самый преданный друг,
  Когда небо и бархан поменялись местами,
  Когда явь искажается кошмарными снами,
  Когда каждый успех — это гнусный мираж,
  Когда жизнь состоит из подлогов и краж,
  Когда зло и добро — лишь зеркал кривизна,
  Когда синий песок, а вода — желтизна,
  Когда тени рыдают, но слышится смех,
  Когда пыль из часов поднимается вверх,
  Когда из правды кто-то состряпал обман,
  Строит козни коварные Шейх Обезьян.

«Шейх Обезьян». Аль-Кеним, бахши́ из Эгины.

13 октября 652 года. Север Пустыни Мертвых Песков. Алые горы. Копи Аберджи.

В узких трещинах красноватых скал блестели глаза. Сотни, тысячи глаз. Они принадлежали существам, неразличимым из ущелья — прячущимся от солнечного света, от невыносимой жары. Существа эти алчно и не мигая наблюдали за вереницами изможденных людей, бредущих мимо. Чуткий, словно у летучих мышей, слух улавливал надорванное, судорожное сердцебиение, а нечеловеческий разум высчитывал остаток ударов кровавой мышцы в груди несчастных. Существа в черных трещинах скал выжидали. И подчас они все же дожидались.

Сапог с подкрученным кверху носком уперся в грудь лежащего в пыли старика и оттолкнул его в сторону.

— Гули сегодня на закате пируют, — раздался смех коренастого надсмотрщика, отправившего очередного покойника в канаву. — Уже седьмой за один только скорпионий час!

Ущелье напоминало кузнечную форму для кривого меча, постепенно заливаемую жидким металлом. Тень стремительно умирала, будто сдуваемая ветром, изгоняемая Али-Секхи-Раббат, Творцом Джиннов, которого простые смертные именуют солнцем. Утренняя прохлада уходила, уступая место дневному зною. Солнце над золотыми приисками Аберджи нагревало скалы с особым упорством, и к полудню одинокие камни, разбросанные по рассохшейся земле то тут, то там, раскалились до такой степени, что буквально плавили кожу, стоило к ним лишь прикоснуться. Аисты, громко хлопая крыльями, спасались от жары, перелетая из своих гнезд на кронах карагачей в высокие трещины скал. Даже привыкшие к палящим лучам низкорослые растения сворачивали короткие листья в трубочки, пытаясь сохранить последние крупицы влаги, но драгоценные капли ночной росы неумолимо испарялись.

Стражники били в барабаны, эхо от которых отражалось от стен скал и взмывало, казалось, к самому полуденному солнцу. Одетые в жалкие лохмотья, медленно бредущие по дну глубокого ущелья, люди судорожно хватали ртом воздух, раскаленный и обжигающий, с трудом переставляли сморщенные босые ноги, каменно-серые от намертво въевшейся в кожу пыли, спотыкались и падали на землю, когда уже не оставалось сил. Но их поднимали: чаще — свои же товарищи-рабы, чтобы помочь идти, реже — жестокие надсмотрщики, но лишь для того, чтобы оттащить их в сторону и бросить в канаву высохшего арыка подыхать и ожидать того часа, когда с закатом из расщелин появятся гули и сожрут их останки.

К скале цепями были прикованы обезьяны — здесь их были десятки: черные, бурые, с песочного цвета шкурой, скалящиеся и трясущие головами, с кровью в налитых глазах. Они ревели и визжали, некоторые умели говорить, но их речи были непонятны, поскольку состояли из чудовищного смешения асарского, геричского и р'абардинского наречий. Они будто предупреждали людей, что впереди их ждет либо смерть, либо что-то похуже нее, но, как бы то ни было, ничто не могло остановить скорбное шествие, и длинная колонна рабов продолжала неустанно двигаться вдоль карьеров и выработок.

Время от времени надсмотрщики отделяли от общей связки то одну, то другую группу узников, после чего ударами хлыстов и громкими криками направляли их к месту сегодняшних работ. Лица этих «счастливцев» сияли неподдельной радостью — просеивать щебень в карьере, перебирать породу или переносить тяжелые грузы здесь считалось легкой работой. Тех же, кто оставался в колонне, ждала куда как более страшная участь — шахты.

Затерянный в сером от пыли людском потоке Ильдиар де Нот изнывал от зноя. Ронстрадский граф был насквозь пропитан потом и выглядел так, будто его с головой окунули в бочку с маслом. Ноги и руки паладина не стягивали кандалы — каторжников в Аберджи никто не заковывал, но и без того идти было тяжело. Песок скрипел на зубах, песок попадал в глаза, отчего они постоянно слезились; выгоревшие длинные и спутанные, волосы, нестриженая густая борода — все было в песке.