Твари в пути

Колонна двигалась добрых полчаса, так что Ильдиар уже свыкся с тем, что люди, которые шли впереди или сзади, в какой-то миг заваливались набок, падали на землю и больше не вставали. Даже барабанный бой, непрекращающийся и монотонный, как гулкие удары сердец двадцати великанов, постепенно стал для него лишь шумом на фоне, стал будто бы неотъемлемой частью этих скал. Граф де Нот смирился даже с соседством пугающих черных трещин в стенах ущелья и жутких нечеловеческих взглядов. Джан Ферах-Рауд рассказал северному паладину, что гулей, тварей-падальщиков, со всех окрестностей привлек сюда запах ежедневно появляющейся мертвечины. Герич сообщил, что узнал от рабов в толпе, мол, стража с закатом уходит в свои дозорные вышки на скалах, а гули беспрепятственно бродят по ущельям, питаясь свежими покойниками и делая невозможной даже саму идею ночного побега из каторжных застенков…

Пленение произошло чересчур быстро, дальнейшие события сменили одно другое невероятно стремительно. Ильдиар де Нот никак не мог свыкнуться с новым собственным положением — какие там мысли о побеге! И еще эти звериные крики… Обезьяны сходили с ума от жары, в их глазах кипела ярость.

Огромная обезьяна с бурой шкурой, прикованная к скале, бродила в нескольких шагах от колонны невольников и громко насмешливо фыркала. Завидев белокожего раба, она вдруг застыла и зарычала что-то по-геричски, грубо и отрывисто, притом некоторые слова было можно разобрать — беда в том, что чужеземный граф не знал этого наречия; желтые глаза обезьяны под тяжелыми черными веками глядели на него, как на давнего знакомого. Знакомого из таких знакомых, которых хочется растерзать лапами, после чего опустить морду им в разорванную грудь, умыв ее в горячей крови. Ильдиар де Нот не понял, что обезьяна ему говорила, а остановиться и уточнить не было никакой возможности, как впрочем, и желания…

«Вот она, очередная злая шутка Пустыни, — подумал Ильдиар. — Зверь говорит, а человек — нем, он забыл связную речь…»

В процессии никто не разговаривал, раздавались лишь хрипы, нечленораздельное ворчание и стук зубов. Паладина окружали люди, утратившие голоса, знающие лишь нечеловеческий труд, муки да песочные часы, одна склянка которых наполнена тьмой шахт, а другая — огнем солнечного света на пути к ним. Со всех сторон были люди, которые напоминали ходячих скелетов, обтянутых сморщенной кожей. И в каждом из этих ломано движимых, словно бездумные марионетки, существ оставался последний, один-единственный отблеск мысли: страх перед тем, куда их ведут.

— Почему все так боятся этих шахт? — спросил Ильдиар.

— Не знаю, как вам, — отозвался Хвали, — а по мне, мягкие объятия темноты шахт — это бархат на иссеченные хлыстами солнца плечи.

Упрямый гном еле держался на ногах после полученных побоев, всю его широкую спину покрывали красные распухшие раны — следы плетей, а от рубахи совсем ничего не осталось — одни лохмотья, но всю дорогу гном шел сам, стиснув зубы, ни на миг не позволяя себе показать, как ему тяжело.

— Ты, видно, имел в виду ваши, гномьи, шахты, — сказал Джан. Чернокожий рыцарь вновь привыкал к роли раба, что давалось ему совсем не просто. — Тут тебе не Ахан.

— Сам знаю, — буркнул вмиг помрачневший гном, — тебя спросить забыл…

— Не тужи, друг. — Ильдиар глядел в землю, изрытую скорпионьими норами. — Всегда тяжко, когда дом далеко. Мы еще попируем в ваших чудесных каменных залах, я уверен…

Хвали с благодарностью взглянул на паладина, потом обернулся к Джану, как бы говоря тому: «Видишь, хоть кто-то меня понимает». Джан отвернулся.

— Вам хотя бы есть, куда возвращаться, — с болью в голосе произнес чернокожий рыцарь-раб, — а у меня больше нет дома.

— У тебя осталась твоя месть, — сказал Хвали, — а это немало.

— Для гнома — возможно, — заметил Ильдиар, — но человек не может жить одной только местью. У него есть долг, честь, дружба, любовь, наконец. Возьми хоть Сахида — он столько лет жил своей местью, и что нажил? Одних лишь врагов. Если бы не Валери, он так и остался бы человеком без сердца.

— Проклятый работорговец, — хмуро процедил Дор-Тегли. — Ему нельзя доверять.

— А я понимаю его, — покачал головой Джан, — его отца убили, как и моего. Да и враг у нас теперь общий.

— Он так и не сказал нам, зачем пытался убить визиря, — задумчиво проговорил паладин.

— Что касается мести, — добавил Хвали, — то мы, гномы, самые главные мастера по этой части, я могу научить вас, как именно месть окупается до последней капли пота и крови!

— Само собой, — невесело усмехнулся Ильдиар, посмотрев сверху вниз на грязного, избитого, безбородого и беззубого, но все-таки настоящего гнома.