Твари в пути

Гном поднял голову, и только теперь рыцарь понял, что борода у него почти полностью выдрана — из подбородка и щек торчали лишь жалкие ошметки. И кто посмел нанести подобное оскорбление Подгорному? Скорее всего, наглец уже мертв и весьма счастлив по этому поводу. Могучий торс гнома был обнажен, а руки скованы огромными крепкими кандалами, да такими, что самого Ильдиара, наверное, можно было оковать ими вокруг пояса. Большинства зубов не доставало, лицо превратилось в одну сплошную рану. К слову, поэтому его никто и не покупал — слишком «нетоварный» был у него вид, да к тому же — как удержать гнома? Ему же только дай малейший повод — сбежит, да еще и перережет всех в доме нового хозяина. Никто не желал отдавать за него целых двадцать динаров, цену, сниженную вчетверо — небывалое дело! — и это всего лишь за три дня торгов. Богатые покупатели просто проходили мимо, и когда его выставляли на смотр, все кривили губы и забрасывали добропорядочных купцов гнилыми апельсинами, требуя показать следующий «товар». «Добропорядочные купцы» в свою очередь вымещали всю злость на бедняге, а тому хоть бы хны — для гордеца было лучше отправиться на дно реки Дель-аб с перерезанным горлом, нежели до скончания дней прислуживать какому-нибудь богатому асару.

— Кому тебя хотели продать на этот раз?

— О, эта история заслуживает отдельной саги горестей и несчастий! — Покряхтев, гном принял сидячее положение. — Сам Алон-Ан-Салем хотел меня купить для своих копей в Аберджи. Запомни, долговязый, — гном поглядел на Ильдиара и назидательно поднял пухлый палец, — лучше сгинуть в пустыне, чем Аберджи. Это золотые прииски, принадлежащие великому визирю, и поговаривают, что добывает он там не только золото, а еще нечто такое, что прожигает людей и гномов изнутри. Хотел, видите ли, чтобы я, Хвали Гребин, сын Сири из Ахана, сгинул в черных недрах его шакальей норы! Я плюнул этой твари под ноги! Запомни, долговязый, лучше пойти на обед морским коням у берегов Эгины, чем Аберджи! Чешется что-то… — Гном потер иссеченную в кровь спину — от подобных ран граф де Нот, уже, наверное, распростился бы с миром живых, но у дородного гнома все только «чесалось». Судя по всему, били его здесь часто…

— Запомню, — сказал Ильдиар, втайне надеясь, что у Сахида несколько иные планы, чем продавать его великому визирю.

— Ну что, будем знакомы? Меня звать Хвали, сын Сири из Ахана, а ты кто у нас будешь?

— Ильдиар де Нот, к вашим услугам.

— Ильдиар? Белый Рыцарь и граф из Ронстрада? Безумный человечишка, постучавшийся в двери Великого Тинга Ахана? Ну и наделал же ты шуму тогда! Кто бы мог подумать, что такой самодовольный и наглый долговязый, который не побоялся к нам сунуться, сунется также и на невольничий рынок в этой желтой стране! Джан, к слову, мне уже все уши прожужжал: «Ильдиар де Нот скоро заглянет в гости!», «Ильдиар де Нот просто не сможет заблудиться!» Так и вышло! Ну что ж — чему удивляться: пути всех рабов приводят в Ан-Хар… рано или поздно…

* * *

Птица с Гнездовой Башни, по которой ан-харцы определяют время, прокричала три раза, а Ильдиар де Нот уже стоял на помосте, ожидая своей очереди.

Крики и возня площадной толпы сводили с ума, и голова паладина готова была расколоться на тысячу кусков от этого шума. Мухи семенили по помосту, мерзко перебирая лапками, пуча пыльно-изумрудные глаза и шевеля крылышками. Потеющие мухобои отгоняли их своими палками, но те непрестанно возвращались, чтобы вцепиться кому-нибудь из невольников в саднящую, натертую кандалами лодыжку. Вонь потных тел, гниющих фруктов и рыбы, привезенной с речного порта, была просто невыносимой — оказавшийся под открытым небом чужеземный паладин будто бы и не покидал застенка. Можно было подумать, что над площадью рынка рабов хваленые пустынные ветра и не думали дуть — быть может, они просто не хотели пачкать этим зловонием свои эфирные нёба и окунать в испаряющийся пот сотен тел прозрачные крылья? Кто знает…

Всего полчаса назад паладина вывели наружу с десятком других рабов, в числе которых был и Хвали, который, как оказалось, дал клятву, что его продадут лишь по частям, и теперь все они стояли, выстроившись цепочкой и понуро склонив плечи. На груди у Ильдиара де Нота висела табличка, на которой мелом асарской вязью было написано его имя. В рабов тыкали пальцами и плевались косточками фруктов из толпы. То и дело раздавались крики покупателей, свист плетей (кто-то из рабов посмел поднять взгляд на благородного асара) и заливистые вопли Гаума. Хозяин невольничьего рынка сегодня лично представлял товар, ожидая богатых покупателей.