Твердая рука

Тренер переминался с ноги на ногу и затравленно озирался по сторонам. Удивительно, подумал я, что он терпит все это, даже учитывая то обстоятельство, что репортажи Бобби о жертвах, над которыми он не сумел от души поиздеваться лично, выходили куда злее. Писал он хорошо, у читателей был популярен, но в мире скачек его дружно ненавидели. Много лет между нами было нечто вроде боевого перемирия, заключавшегося на деле в том, что в репортажах о скачках, которые я проиграл, слова «слепой» и «дебил» употреблялись в мой адрес не более чем дважды в каждом абзаце. С тех пор, как моя спортивная карьера оборвалась, я перестал быть для него мишенью, и со временем мы начали получать даже нечто вроде извращенного удовольствия от общения друг с другом, словно трогая языком больной зуб.

Углядев меня, Бобби отпустил несчастного тренера и направил крючковатый нос в мою сторону. Высокого роста, лет сорока, он был родом из промышленных трущоб Брэдфорда, и нередко упоминал об этом в своих статьях. Боец по натуре, он прошел трудный путь и очень этим гордился. Я и сам вышел из низов, так что, казалось бы, у нас должно было быть немало общего. Однако внешние обстоятельства не влияют на темперамент. Он проклинал свои невзгоды, а я сносил их в молчании. Поэтому обычно он говорил, а я слушал.

— Журнал со статьей у меня в портфеле в комнате для прессы, — заговорил он. — Зачем она тебе?

— Просто интересуюсь.

— Хорош запираться, выкладывай, над чем работаешь?

— А если я тебя спрошу, над чем ты сейчас работаешь, ты мне расскажешь?

— Ладно, убедил, — хмыкнул он. — Обойдусь бутылочкой лучшего игристого в баре для членов Клуба. После первой скачки, лады?

— А за сандвичи с семгой вдобавок, поделишься тем, что не вошло в статью?

Плотоядно ухмыльнувшись, он изъявил согласие и, верный своему слову, явился в бар после первой скачки.

— Что ж, Сид, старина, ты можешь себе это позволить, — заметил он, принимаясь за сандвичи с красной рыбой и бережно придвинув к себе бутылку с золотой фольгой на горлышке. — Так что тебя интересует?

— Ты ведь ездил к Джорджу Каспару в Ньюмаркет, когда готовил материалы к статье? — я указал на свернутый иллюстрированный журнал, лежащий рядом с бутылкой.

— Конечно.

— Вот и расскажи обо всем, что в статью не вошло.

Он перестал жевать.

— Что конкретно?

— Какое впечатление у тебя сложилось о Джордже?

Бобби доел кусок ржаного хлеба.

— Да почти все я и написал, — он взглянул на журнал. — В том, какая лошадь на что годится и на какие скачки ее выставлять, он разбирается лучше всех на свете. А вот в людях ни черта не смыслит. У него сто двадцать лошадей в конюшне, а то и больше, и он каждую знает по имени, и помнит всех ее предков от начала времен. Покажи ему любую из них, хоть сзади, хоть под проливным дождем, когда их никто не разберет, а он в момент скажет, кто это. А конюхи для него все на одно лицо. У него их четыре десятка, и он всех Томми кличет.

— Конюхи постоянно меняются, — спокойно заметил я.

— Так и лошади тоже. Дело в приоритетах. Людей он и в грош не ставит.

— А женщин? — поинтересовался я.

— Он с ними просто развлекается. Да он небось и на бабе о скачках думает!

— А Розмари… что она обо всем этом думает?

Я долил ему бокал и отхлебнул из своего. Бобби заглотил остаток сандвича и слизнул крошки с пальцев.

— Розмари? Да она, похоже, умом тронулась.

— Вчера на скачках она выглядела нормально, — возразил я. — Да и сегодня она здесь.

— Да на людях-то она держится прямо как дама из высшего света, но я у них дома считай три дня провел, и прямо тебе говорю, ни за что не поверил бы, если бы сам не видел, что у них творится.

— Например?

— Ну, например, она как-то вопила на весь дом, что у них мало охраны, а Джордж кричал, чтобы она заткнулась. Она вбила себе в голову, что до некоторых лошадей в их конюшне добрались и испортили. Так-то подумать, она правильно мыслит, конюшня большая, успешная. Всегда найдется какой-нибудь гад, что попробует повысить свои шансы на выигрыш. — Он отпил большой глоток и немедленно пополнил бокал до краев.

— Короче, как-то раз она меня в прихожей за рукав схватила — а у них в прихожей иной дом поместится! — схватила за рукав да и талдычит, что я должен написать про Глинера и Зингалу, как их испортили. Помнишь, те классные жеребчики-двухлетки, из которых в итоге толку не вышло? И тут из кабинета выходит Джордж и объясняет, мол, это у нее нервы, от возрастных изменений, и они прямо передо мной устраивают настоящий скандал.

Он выдохнул и сделал еще глоток.

— И тем не менее, я бы сказал, что они друг к другу очень привязаны. Ну, насколько он вообще на это способен.

Я провел языком по зубам и изобразил почти полное отсутствие интереса, как если бы мои мысли были заняты чем-то другим.

— Как думаешь, Джордж прислушивается к ее мнению насчет Глинера и Зингалу?