Твёрдая власть. Записки русского патриота

Послушайте, с каким добродетельным негодованием наши прогрессисты и либералы, наши адвокаты и журналисты вопиют о казнокрадствах и хищениях! Наивная публика может подумать, что эти суровые Катоны в самом деле ревнуют о чистоте нравов и пользе общественной, что им в самом деле противно воровство, хищение и мошенничество. Какая была бы это ошибка!

Говорят, наши дела пойдут как нельзя лучше, если в силу знаменитого циркуляра графа Лорис-Меликова общество будет призвано к содействию правительству. Но в деле преследования хищений общество уже призвано к содействию. У нас есть судебное сословие, которое ни от кого не зависит; у нас есть институт присяжных. Самодержавные судьи и люди, взятые из общества, судят на всей своей воле, бесповоротно и бесконтрольно, всякие дела и дела о хищениях. И что же? Никогда хищения так не процветали, как в наши дни; люди общества не только выгораживают преступников по этой части, но и самое преступление в принципе обеляют и оправдывают.

Если же достается интендантам и другим должностным лицам, то не столько за преступление, в котором они уличены, сколько за их звание; в их лице карают не преступников, а чиновников, потому что другие виновные в делах того же рода не признаются виновными.

Недавно обращали мы внимание наших читателей на скандал подобного оправдания в Петербургском окружном суде. Судебный пристав похитил у сирот значительную сумму денег, вверенную его хранению. Факт похищения не подлежал никакому сомнению и признан присяжными, причем никаких уменьшающих вину обстоятельств не оказалось; но виновник факта признан невиновным, то есть самый факт признан не преступным. «Похитил ли такой-то такую-то сумму?» – спрашивает суд у общества. «Да, похитил», – отвечает общество. «Если похитил, – продолжает вопрошать пытливый суд у того же общества, – то виновен ли он?» «Нет, невиновен», – отвечает общество.

Что же отсюда следует? Следует, что воровство есть факт, а не преступление. Коль скоро это так, то почему же и интендантам и всякого рода администраторам пренебрегать стяжанием, которое «общественная совесть» признает непреступным? Почему же нужно карать интенданта за дело, из которого выходит чист судебный пристав? Или воровство есть привилегия избранных, и одним предоставляется право воровать, другим нет? Судебным приставам, например, воровать позволительно, а интендантам нет?

Органы гласности, которые ежедневно вопиют о хищениях и казнокрадстве и требуют изменения всего нашего государственного строя для истребления административных кузек и жучков, остаются спокойны и веселы, когда преступления этого рода оправдываются судами и призываемою к содействию им общественною совестью. Что если б эта «общественная совесть» овладела и всеми другими нашими делами?

Предоставлять сборной толпе дело правосудия, законодательства, управления, – значит бросать дело на произвол стихии. Толпа не человек; у ней совести нет. Толпа повинуется толчку извне, и если у нее нет явного вождя, ответственного за ее направление и действия, то она неизбежно подчиняется безответственным погонщикам. Да избавит нас Бог во всех делах наших от власти толпы и от безответственных погонщиков!

До сих пор у нас, как и везде, – положим, у нас больше, чем где-либо, – чинились хищения и злоупотребления всякого рода; но никогда дело не доходило до того, чтобы само преступление торжественно оправдывалось и освящалось. А теперь мы видим, что дело, по законам всех времен и стран преступное, чуть не возводится в правило. Закон, которым поддерживается нравственный порядок между людьми, фактически отменяется. Говорят о злоупотреблениях, а попробуйте заикнуться о необходимости дисциплины, без которой не может держаться никакое общество и правильно действовать никакая администрация, и вся шайка этих молодцов завопит: «Бюрократия, полицейские меры, аракчеевщина!».

* * *

Если прислушаться к ходячим толкам, то подумаешь, что мы задыхаемся от излишества правительственного действия и что правительство у нас все во всем. На деле же совершенно наоборот: именно то, чего нам недостает, и есть правительство.

Мы страдаем не полнокровием правительственным, а разве анемией и от того нервностью. Правда, у нас есть многочисленные правительственные места и лица; но выражают ли они собою правительство, то есть исполняют ли они обязанности правительства, действуют ли в том духе и тех интересах, которые правительство призвано блюсти и развивать, служат ли целям правительства, – это другой вопрос.

Если у нас есть повод на что жаловаться и сетовать, то, конечно, не на излишнюю ревность правительственных мест и лиц в исполнении своего долга, а разве на то, что они слишком эмансипировались от правительственного долга…

У нас сложилось мнение, будто прогресс и либерализм состоит не в улучшении, а в упразднении правительства. Сложилось мнение, будто правительство в существе своем есть темная сила, от которой надо избавляться если не вдруг, то постепенно. Мнение это овладело нашими интеллигентными и partant [следовательно (фр.)] правительственными сферами.