Тверской баскак. Том 4

Это с его стороны было большой ошибкой, потому как вид его оскаленной орущей морды вызывает у меня отвращение и злость. Это узкоглазое вопящее лицо на миг воплотило в себе всю ту боль и ужас, что принесла на Русь степная орда. В глазах враз потемнело, а в сознании всплыли груды мертвых тел, бушующее пламя горящих городов, и бредущие в неволю пленники.

Сжав кулаки, пытаюсь взять себя в руки, но в памяти всплывает белое лицо зарубленного мальчонки, что все еще лежит в соседней комнате этого дома.

Бешеная ярость накатила неудержимой волной, и рука сама рванулась к рукояти сабли. Клинок уже пошел из ножен, как вдруг на мою ладонь легла чья-то тяжелая рука.

— Негоже тебе, консул, о пса поганого оружье свое марать!

Яростно оборачиваюсь, и мои глаза встречаются с нахмуренным взглядом Калиды. Его твердый голос, успокаивая, пробивает мутную пелену моей ярости.

— Не по чину ему от твоей руки сгинуть. Я сам!

Прихожу в сознание и, благодарно кивнув другу, вкладываю саблю обратно в ножны. Кипчак еще что-то кричит, а стрелки уже вытаскивают его во двор. Шипящий звук сабельного удара, и захлебнувшись, скулящий вой затихает навсегда.

* * *

Привычно пружиня конскую рысь, оглядываю уходящую вдаль дорогу. Вынырнув из леса и кружа желтой лентой по склону холма, она пропадает где-то за его гребнем. По ней, растянувшись цепочкой, скачут всадники московской дружины Волчича и отряды Соболя.

Вся имеющаяся у меня конница преследует уходящую орду. Как я и ожидал, Аланай боя не принял, а стал отходить от Рязани, едва наши дозоры сшиблись с его передовыми разъездами. Не давая ему уйти, я вывел из города своих конных стрелков и вместе с московской боярской конницей бросил их преследовать врага. Сам я тоже двинулся с кавалерией, а пехота под командованием Хансена пошла следом.

Предыдущий двухнедельный марш изрядно измотал стрелков и пикинеров, поэтому конница оторвалась с первого же дня. Все войско изрядно растянулось, и с каждым часом пехота отставала все больше и больше. По данным на сегодняшнее утро отрыв был уже более полутора суток точно. Подгонять Хансена не имело смысла, он и так делал все что мог. Люди шли уже на пределе, и ждать от них чего-то сверхъестественного было бы неразумно.

Меня эта растянутость немного напрягала, но я старался на этом не зацикливаться. Если все пройдет гладко, думалось мне, то помощь пехоты может вообще не понадобиться. Враг деморализован и бежит, когда он наткнется на полки Зосимы и Гороха, то и вовсе запаникует. Тут мы его зажмем с двух сторон и покрошим в капусту. Так мне во всяком случае виделось изначально.

Был правда в этом плане один весьма тонкий момент. Противника было почти в два с половиной раза больше. Даже в сильно поредевшем состоянии у Аланая оставалось еще не меньше четырех тысяч всадников, а у меня куда меньше.

Два полка по пять сотен конных стрелков в каждом ждут в засаде где-то впереди, плюс здесь со мной потерявшая почти сотню убитыми и ранеными бригада Ваньки Соболя — четыреста всадников, и московская дружина, еще двести. Всего всех вместе около тысяча шестисот. Против четырех тысяч маловато, но в плюс можно посчитать еще три десятка громобоев, две «тачанки» с баллистами и одну пусковую установку с пятью ракетами. Вся эта «артиллерия» входила в спецбригаду Соболя и сейчас катилась позади конных отрядов.

В изначальном плане конницу должен был подпирать полк Хансена, но в реалиях пехота имела шанс успеть разве что на «церемонию награждения».

Калиде эта ситуация не нравилась еще больше, чем мне, но он только хмурился и молчал. Злорадно тыкать пальцем, мол я же предупреждал, было не в его правилах. Он свое слово сказал — я не послушал. Теперь для всех нас оставался только один путь — идти до конца. Мы оба понимали, что остановиться на полпути невозможно, потому как тогда засадные полки Зосимы и Гороха вообще останутся с ордой один на один.

Дорога пошла вверх, взбираясь к вершине холма, и вскинув взгляд, замечаю, что движение колонны затормаживается, а сверху ко мне несется всадник. В душе сразу же зашевелилось нехорошее предчувствие — не к добру это!

Подлетев ко мне, стрелок осадил коня и, нагнувшись к самому уху, выдохнул только одно слово.

— Татары!

«Что за черт! — Мелькнула первая же мысль. — Откуда⁈ По всему, сейчас у Аланая должно быть только одно желание — оторваться от нас как можно дальше. А он что делает…?»

Не додумав, пришпориваю коня и, обгоняя застывшую колону, мчусь на вершину. Слышу, как вслед за мной срываются в галоп Калида и Прохор. Втроем влетаем на вершину, там уже стоят Соболь и московский тысяцкий Бажен Волчич.

Резко осаживаю коня рядом сними.

— Где⁈ — Окидываю взглядом открывшееся пространство. Пологий спуск холма катится открытой равниной почти до самого горизонта, и только там его встречает лесная стена.

— Вон! — Тычет вдаль Ванька, и теперь уже и я вижу черную полосу у кромки леса.