Тверской баскак. Том Пятый

— Перестань трястись, бургомистр! Я слова своего не нарушаю, ежели деньги собрали, то город твой не тронут.

Тот, разом приободрившись, тут же развернулся к стоящей позади него телеге.

— Вот, здесь все! Десять тысяч флоринов, как договаривались! — Он немного замялся. — Только не все монетой! В городе столько не нашлось. — Откинув кожаный полог, он показал прикрытый до этого груз.

Быстро оцениваю взглядом сваленные в кучу серебряную посуду, разномастные слитки золота, серебра, всевозможные украшения и даже оружие. Отдельно стоящие сундучки с монетами разных достоинств и номинала.

Для меня такой подход уже не новость. Это не первый город, что откупается от войны, и я всегда приветствую такой подход. Для меня он куда выгодней, ни потерь, ни траты боезапаса, одни плюсы. Возможно, если взять город на щит и выжать его до предела, то можно получить и побольше… Хотя это как мерить. Тут живые деньги и сразу, а в другом варианте это всякий хлам, отягощающий обоз, и людской полон, сковывающий маневренность армии.

«Если бы они еще и деньгами одного номинала расплачивались, — иронизирую про себя, — так вообще было бы прекрасно!»

Но это я так уж, бурчу для порядка. Я прекрасно понимаю — ну откуда в средневековом городе возьмутся монеты одного номинала, да еще в таком количестве. Поэтому дабы хитрожопая немчура не считала меня за лоха и не пыталась надуть, я принимаю контрибуцию по весу.

Из университетского увлечения этим периодом, у меня сохранилось одно очень полезное на сегодняшний день знание. Самая распространенная золотая монета этого времени — флорентийский флорин — весит три целых пятьдесят три сотых грамма чистого золота, что в пересчете нынешнего курса равняется по стоимости двумстам девяти граммам серебра. Чуть округлив в свою пользу, я принимал серебряные украшения и посуду по весу двухсот десяти граммов за расчетную золотую монету. За полгода моего рейда по северной Германии такой порядок получения контрибуции стал уже привычен. Вот и сейчас немецкая делегация без обсуждений вытащила весы и начала доставать груз из телеги и перевешивать.

У меня для этого даже есть специальный человек. Это бывший меняла из польского Кракова по имени Яков Циммель. Уж не знаю за какие грехи, но этот старый ростовщик сидел в городской яме и ждал казни, когда к городу подошли тумены Бурундая. Возможно, он был единственный человеком во всей Малой Польше, коего приход монгол осчастливил. Ворвавшиеся в город ордынцы самовластно заменили ему смертный приговор на пожизненное рабство, но и тут Циммелю вновь повезло. После штурма случайно проходя мимо монгольского полона, я услышал, как некто из сидящих на земле пленников скулит на иврите, одновременно и безошибочно складывая трехзначные и четырехзначные цифры. Это было настолько странно, что я заинтересовался. Оказалось, у пана Якова такие математические способности с рождения, как и нервная привычка при обморочном испуге считать вслух. В общем я выкупил его у монголов, и с тех пор этот маленький сухенький еврей ведет всю бухгалтерию моей армии.

Вот и сейчас Яков Циммель неловко сполз с лошади и, подойдя к весам, придирчиво осмотрел их. Затем, на вскидку, оценил ценный груз в повозке и только после этого одобрительно кивнул мне.

Это значит, что на первый взгляд все в порядке и впереди предстоит затяжная процедура взвешивания и пересчета. Мне тут делать уже нечего, и я повернулся к Калиде.

— Ты тут проследи, чтобы все прошло гладко, а я, пожалуй, поеду.

Калида молча бросил на меня вопросительный взгляд, и я показал ему на нашу полковую колонну, сворачивающую от моста к германскому лагерю.

— Будет лучше, если я подъеду к лагерю наших союзничков во главе армии. Меня там ждет непростой разговор, и любая мелочь будет иметь значение.

* * *

Четыре спиртовые лампы разгоняют вечерний полумрак по углам, ярко освещая центральную часть шатра, где стоит большой круглый стол. Встав со своего кресла, я приветствую входящих герцогов. Те отвечают мне тем же, а встречающий у входа Прохор разводит их по местам за столом.

После еще одного круга взаимных приветствий я предлагаю всем сесть. Сегодня у меня на приеме расширенный состав. Кроме троих курфюрстов, здесь еще старший брат Саксонского герцога, Генрих, а также не так давно отпущенный мною из плена Оттон Благочестивый, родной брат маркграфа Бранденбурга.

Обстановка максимально благожелательная, и сиятельные синьоры вальяжно опускают в кресла свои задницы. Не стесняясь, они с интересом разглядывают витые подлокотники кресел, тончайшую фарфоровую посуду, и изящное столовое серебро. Сегодня прием максимально помпезный, насколько это вообще возможно в походных условиях. Я хочу, чтобы в наступающей непростой ситуации мои ситуативные союзники почувствовали за мной не только военную, но и финансово-материальную силу. Хочу, чтобы мои гости в каждой мелочи ощутили неисчерпаемое богатство и превосходство их обладателя. Поверили бы в наличие за моей спиной огромного невидимого потенциала, который невозможно одолеть в одной или даже нескольких битвах.