Тверской бульвар

Хавренко курила. Я пристально смотрела на нее, чувствуя, что все еще нахожусь под впечатлением ее речи. А как бы я поступила на ее месте? Провинциалка, приехавшая в Москву, чтобы пробиваться любым способом. Оказалась без денег и связей, без квартиры и друзей. Что бы я делала? Наверное, мне пришлось бы еще хуже, ведь, судя по всему, раньше Хавренко выглядела гораздо лучше меня. Согласилась бы я на интим, например, с Марком Борисовичем? Конечно, он идеальный семьянин, но если бы он потребовал?.. Неужели я согласилась бы? Или сразу же подала бы заявление на увольнение? И что мне нужно было делать в августе девяносто восьмого, в том самом проклятом августе, который сломал судьбы стольким людям? Уже позже я узнала, что некоторые банки заранее получили сообщение о возможном дефолте. Представляете, как они на этом нажились? Если заранее знать, что через несколько дней доллар будет стоить в четыре раза больше, чем сегодня, что валютный «коридор» отменят и доллар взлетит до небывалых размеров, можно скупить огромную массу долларов по шесть рублей, а через несколько дней начать продавать их по двадцать четыре. Это же чистая прибыль в четыреста процентов за несколько дней. Что там писал Маркс о такой прибыли? Я человек не бедный, но когда думаю, какое количество людей пострадало во время августовского дефолта, меня просто колотит. Я ведь тогда была совсем молодой девочкой, и на мне эти финансовые потрясения не так отразились, как на других. Зато они отразились на тысячах и миллионах таких, как Вера Хавренко. Чтобы эти банкиры подавились своими деньгами! Они нажиты на таких страданиях и на такой крови, что страшно представить.

Что могла сделать Хавренко, когда грянул дефолт, муж сбежал, она осталась с двумя детьми, а все деньги пропали? Как она должна была выживать? И как выживала бы я в ее положении? Не знаю. Наверное, сдохла бы от голода, но наркотиками не торговала бы. А может быть, и торговала бы, если бы увидела, что и мои дети тоже умирают от голода? Не знаю, просто не знаю, как я себя вела бы. У каждого своя мера падения и своя планка нравственности. Я сидела, вот так размышляла и молчала. Хавренко смотрела на меня, курила и тоже молчала. Так прошло минут десять, пока наконец в комнату не вернулся Сердюков. Уже по его виду я поняла, что ничего хорошего он не сообщит. Но думала, что его новости касаются Веры, которую не хотят защищать высокие милицейские чины.

— Скоро сюда приедут сотрудники Комитета, — сообщил Игнатьев, — я с ними договорился.

Нечто вроде тени пробежало по лицу майора. Он подошел к Денису Александровичу и что-то тихо ему сообщил. Тот вскинул голову, нахмурился. Взглянул на Хавренко и нахмурился еще больше. Я уже поняла, случилось что-то ужасное. Потом Игнатьев посмотрел на меня, явно не зная, как сообщить мне услышанную новость.

— Что случилось? — почему-то испугалась я. Очень испугалась. Словно почувствовала, что сейчас услышу.

— Нашли тело Константина Левчева, — мрачно сообщил Игнатьев. — На той же стройке. Он тоже упал и погиб от падения, но его засыпало строительным мусором, и поэтому никто не видел трупа. А когда сегодня провели проверку, то нашли его тело…

— Господи! — вырвалось у меня. Я до последней секунды все еще надеялась, что мы найдем мальчика живым. Мне так хотелось в это поверить! Так хотелось, чтобы случилось чудо! Но чудес не бывает. Или они бывают в других местах. Я с ненавистью взглянула на продолжающую курить Веру. Как же я ее возненавидела в этот момент! Я забыла про ее детей, про ее трудную жизнь, про все мои сомнения и мысли, которые были у меня всего минуту назад. Да чтоб она сдохла! Пусть ее посадят на тысячу лет. Из-за нее погибли дети. Из-за нее произошли эти трагедии. Я вспомнила мать Нади Полуяновой. Разве можно таких, как Хавренко, жалеть? Нет им никакой пощады. Господи, как же мне не стыдно! Я же адвокат, а не обвинитель. Я должна понимать, что степень вины наркоторговки определяется не только ее порочной деятельностью, но и готовностью подростков принимать эту пакость.

— Когда его нашли? — тихо спросила я, уже понимая, что моя работа в качестве представителя семьи Левчевых завершена.

— Полчаса назад, — ответил Сердюков. Ему было явно не по себе. Он же нормальный человек и тоже переживает. К тому же майор понимает, что Стукалин не простит им этого убийства.

— Вы уже сообщили семье мальчика?

— Нет. Подумали, что вы сами позвоните.

— Да, наверное, мне нужно им позвонить, — согласилась я, понимая, что это будет самый трудный разговор в моей жизни. Я его не вынесу, не выдержу, не переживу, но обязана им сообщить эту страшную весть. И опять взглянула на Веру Хавренко. На этот раз без боли, без сожаления и без жалости.

— Я лучше поеду к Левчевым. — Мне было очень трудно произнести эти слова.

— Правильно, — кивнул Игнатьев. — Лучше всего вам туда поехать. Я сообщу вам о результатах нашего расследования.

— Обязательно. — Даже больше не представляя интересы Левчевых, я хотела знать, что случилось с ребятами и почему они гибнут на этой стройке. Что их туда влечет?