Тверской гость

Галдевшие татары погнали пленных прочь. Несколько коней потянули струг и ладью к Астрахани. Еще через несколько минут ускакали остальные воины. Ограбленные остались одни… Никитину бросился в глаза сундучок Ивана. Возле него валялись две иконки, какое-то тряпье. Афанасий поднял иконы. Одну он уже видел. Со второй, которой так восхищался генуэзец, на него посмотрело нежное, улыбающееся лицо Олены…

Могилу Иванке рыли на бугре, каких немало уходило здесь от Волги в Астраханскую степь. Земля была плотна, поддавалась с трудом. Приходилось поначалу рыхлить ее корягами. Яма углублялась медленно. Микешин дернул Афанасия за рукав:

— Побыстрей бы, ребята! Уйдут шемаханцы одни, куда мы тогда сунемся?

Афанасий промолчал, продолжая рыть. А Серега Копылов не выдержал, сорвался:

— Что ж, воронью на расклев товарища кинуть?

Микешин задергался, зашипел, брызжа слюной:

— О вас пекусь!

Уже совсем рассвело. С вершины бугра в сумеречном, призрачном свете виднелись неясные очертания ближнего берега, темные купы ветел, серая степь и неподвижные группки людей у подножия бугра.

Незаметно приблизились другие купцы. Матвей Рябов отодвинул Копылова:

— Ты устал. Да-кось я.

Никитина сменил шемаханец Юсуф. Он протянул руку, и Афанасий молча отдал ему корягу.

Никитин спустился с бугра: хотелось нарезать для могилки дерна. Ему удалось найти местечко с плотной, частой травой. Попробовал ковырять дерн пальцами, потом палкой — ничего не получилось. Он разогнул спину. По груди стукнул крест. Никитин машинально тронул его, поправил. Крест у него был большой, медный. Постоял неподвижно, потом, сжав губы, стянул крест через голову, встал на колени. Медь резала дери хорошо.

Ивана осторожно опустили в могилу. Сложили ему руки на груди.

— Сыпьте! — приказал Афанасий.

— И крест не из чего сделать! — вздохнул Матвей Рябов.

Афанасий спустился к Волге, вымыл черные от земли руки, ополоснул лицо, лег на берег и долго пил холодную бодрящую воду.

— Что делать-то будем? — услышал он голос Копылова.

Солнце вставало. Волга играла под его лучами, дробилась на десятки рукавчиков, петляла между островками, поросшими камышом и кустарниками.

— Пойду с Хасан-беком говорить…

Посол ширваншаха пребывал в унынии. Под левым глазом его расплылся желто-синий кровоподтек, одежда была порвана.

— Что делать теперь? — обратился к нему Никитин.

Хасан-бек поднял было толстое, горбоносое лицо, опять опустил, хмуро уставился на свои босые ноги: сафьяновые расшитые сапоги, дар Ивана Третьего, стащили татары.

— Вы чего же смотрите? — сурово спросил Никитин окружавших посла шемаханцев. — Сапог, что ль, не нашли для боярина своего?

Те заговорили наперебой: у посла-де нога велика очень, ничья обувь не годится.

Никитин вздохнул, разулся, протянул послу свои сапоги:

— Может, впору будут? Надевай.

Сапоги пришлись впору. Хасан-бек изобразил на разбитом лице подобие улыбки.

— Благодарю тебя. Я думаю — надо плыть. Садись, думать вместе будем, как идти.

Из-за пазухи посол вытащил чудом уцелевший плотный лист бумаги.

— Гляди, — сказал Хасан-бек. — Вот Дербент, вот Шемаха…

Никитин сразу узнал на карте Волгу, Хвалынское море, кавказские берега. Недалеко от моря чернели горы. Там где они в единственном месте подходили к берегу вплотную, на карте изображена была крепостца Дербент. Ближе к Баку другая крепостца, Шемаха, город ширваншаха.

По словам посла выходило, что берега пустынны, изредка заходят в здешние степи кочевые орды, но с ними лучше не встречаться. Опаснее же всего идти вдоль кавказского берега: там живут кайтаки, разбойничий народец, хоть князь их и женат на сестре старшей жены ширваншаха…

— Н-да, — протянул Никитин, — весело… Свояки-то, видать, у вас, как и у нас, — дружные. Ну, иного пути нет

— Не унывай! — притронулся к его руке Хасан-бек. — Ты хорошо дрался, я скажу шаху, он вас не бросит.

— Заступись, боярин! — вздохнул Никитин. — Дал бы бог… Пойдем лодки смотреть?

Лодки были не похожи на русские: нос широк, бока выпуклы, а корма узкая. Вместо руля — особое кормовое весло. В одной из лодок оказалась рыбачья сеть. Никитин обошел обе посудины, осмотрел их со всех сторон. На худой конец, и такие лодки хороши. Сшиты они, правда, чудными деревянными гвоздями, но зато просмолены на совесть, аж черны от смолы. Плыть, видно, можно. Юсуф сказал, что такие лодки на Хвалынском море называют "рыбами".

— Смотри, — тыкал он пальцем, — башка большая, бок круглый, хвост тонкий… Рыба!

Прикинули, вышло, что в лодках поместятся все.

Копылов окликнул Никитина:

— В Шемаху, значит?

— Куда же нам теперь?

— А на Русь?

— С чем? На зиму глядя? Да и убьют!

— Погибли… Вот где конец пришел.

На татарских лодках, собрав кое-что по берегу, стали осторожно спускаться вниз. Крутились между островками, густо поросшими ветлами и ивами. С берегов над водой нависали красные ягоды паслена. На протоках покачивались глянцевитые листья лилий, на мелководье торчали космы осоки.

С прибрежных ветел при появлении лодок срывались крикливые бакланы: не один, не два — тучи. В развилках деревьев видны были их большие, темные издалека гнезда.