Тверской гость

— Если уж плыть, так ясно — ночью! — ответил Никитин. — В темноте уйти легче. Только подвоха бы какого не случилось.

— Какого? — спросил Хасан-бек.

— А наведет, черт косоглазый, на своих нехристей! — в сердцах выругался Рябов и тут же смущенно закашлял. Посол-то ведь тоже был и нехристь и косоват. Хасан-бек пропустил брань мимо ушей, но догадка Рябова показалась ему вероятной.

— Да, и это возможно. Как же быть?

Помолчали.

— Так ли, сяк ли, — первый начал Никитин, — выпускать вестников нельзя. Возьмем на борты всех троих. Подарки посулим. Пусть подумают — верим. Но самим надо начеку быть. В худом разе — боем идти.

— Так, — согласился Рябов.

— У Меня одна пищаль![39] — пожаловался посол. — Одна пищаль, и только пятеро стреляют из лука. Струг беззащитен.

— Ништо, — успокоил его Никитин. — Тут быстро решать надо. Сколь человек еще струг возьмет?

— Еще пять поместим.

— Добро. Вот что, Матвей, одну ладью бросать придется.

— Зачем?!

— Сам суди: на трех кораблях пойдем — силу распылим. А если вправду бой? Все потеряем. Да на двух и проскочить сподручнее, шуму меньше, неразберихи меньше…

— Жаль мне ладью.

— Ладно. Я свою оставлю. Товары возьмешь себе?

— Могу…

Хасан-бек вмешался:

— Великий шах заплатит за ладью, только сохраните струг, сохраните подарки вашего князя.

— Так и решили… Стало быть, на струге две пищали и восемь лучников да у тебя, Матвей, пищаль и луки… Думаю, пробьемся. Огненного боя у татар, может, нету.

— Дай бог!

— Да поможет аллах!

Позвали татарина, объявили: пусть ведет караван, получит подарки.

Плосколицый закивал, закланялся, потом забормотал:

— Я — бедный человек, братья — бедные люди. Все могут обидеть. Кому скажешь? Ай, плохо!

Догадались, что вестник торгуется, просит дать подарки сразу. Хасан-бек, распорядился выдать каждому татарину по однорядке и куску полотна.

Татарин оскалился:

— Ай, добрый хан! Хороший хан! Не бойся! Так проведем, как рыбка поплывешь. Прямо поплывешь!

И захихикал.

— Все трое с нами поплывете! — предупредил татарина Афанасий, пристально глядя ему в глаза.

Татарин не отвел взгляда.

— Якши! Трое так трое!

…Обеспокоенный известием, караван гудел. Еще недавно смеявшийся бронник смотрел растерянно и виновато.

— Сглазил! — прошипел ему Микешин, и никто не вступился за Илью. Может, повернем? До Сарая-то дошли…

— Я плыву! — твердо сказал Никитин. — Вы как хотите. Упрека на вас не будет.

Копылов ткнул ладью сапогом:

— Вместе шли доселе, вместе и дальше идти. Ништо. Дружба шкуры дороже.

Илья Козлов спросил Никитина:

— Может, кольчужки мои оденете?

В голосе его было столько сердечного недуга, что Афанасий смягчился:

— И то польза. Вынимай.

Бронник принялся хлопотливо разрывать веревки на своих тюках, даже левую ладонь ожег.

Вместе с москвичами перетащили товары в их ладью, уложили, укрепили. Тверская ладья, с которой содрали парус, вдруг осиротела, стала жалкой.

Все тверичи, кроме Микешина, после долгих колебаний залезшего к московским, перешли на струг, разместились кто где: и под палубой — в сыром, вонючем нутре корабля, и наверху, среди клеток.

Васька бродил по палубе, где сразу стало тесно, и просил:

— Вы, робя, осторожней с птицей!

Хасан-бек велел поворачивать. Торопливо, оглядываясь на Бузань, вернулись в Ахтубу, чтобы другим путем, ериками, проскользнуть мимо Астрахани.

Послу стало не до шахмат и сказок. Он тоже стоял наверху, беспокойно осматривал людей, берега.

Никитин подошел к нему:

— Астрахань покажется на закате, так надо бы пристать где, дождаться ночи.

Все поглядывали на небо, стараясь угадать, не изменится ли погода. Чистое небо не радовало. Вот бы сейчас дождь! Говорили приглушенно. Возбужденный Иван Лапшев, лежа у борта с луком в руках, улыбаясь, старался поймать взгляд Никитина.

Никитин присел рядом.

— Не боязно?

— Нет, дядя Афанасий…

— Молодцом… Будет бой — хоронись за борт. Стреляй, как близко подпустим. Зря стрел не трать.

— Ага.

Копылов тихо сказал:

— Жалко ладью. Рябов-то, черт, свою не бросил.

— Господь с ним! — озабоченно отозвался Никитин. — И ладью не пожалею, если пройдем…

Если пройдем! Об этом думал каждый, и каждому становилось страшно при мысли, что могут и не пройти.

— Гляди за татарвой! — шепнул Афанасий Копылову. — Чуть что стреляй…

— Ясно…

Илья Козлов, чувствуя себя виноватым в грозящем несчастье, стоял возле татар, нелюдимо сидевших, на носу, готовый в любую минуту броситься на них.

Вышли в Волгу, пустились по ней меж оголенных солончаковых берегов и, ближе к вечеру, тихо пристали возле небольшого заливчика.

Здесь долго ждали темноты. Нынче вечер не торопился. Время тянулось невыносимо медленно. Тонкий, словно клочок ваты, месяц поднимался в редких облаках. На закате неуклюже, нехотя громоздились тучи. Закроют они месяц или не закроют? Поди угадай! Ветер как будто свежел, тянул настойчивее.

— Господи! — вслух сказал Никитин. — Помоги!

Наконец стемнело. Тучи все-таки наползли, надвинулись на месяц, его легкий, предательский свет погас.

Никитин подошел к Хасан-беку:

— Плывем!