Тверской гость

Ему никто не ответил. Он повторил вопрос. Откуда-то с кормы пробрался Юсуф. На нем не было шапки, курчавые волосы шемаханца падали на лицо.

— Ладья на мель села, — задыхаясь, выговорил он.

— Что? — поднялся Никитин. — Врешь! — и тут же увидел лицо Копылова.

— Ваньку… — сказал Серега.

Никитин повел глазами по палубе и увидел перевесившееся через борт тело. Бросив пищаль, Афанасий ринулся к нему.

— Иванка! Иван!

Парень не отозвался. Никитин легко поднял обвиснувшее в руках тело, заглянул в лицо убитого. Растерянная улыбка окаменела на приоткрытых губах Ивана, в открытых глазах холодно сверкнул месяц.

Копылов, бережно подхватив труп, помог опустить его на палубу, закрыл Ивану веки.

— Не поможешь ему, — сказал он. — А умер хорошо.

Никитин шумно выдохнул из груди воздух, отвернулся. Копылов положил ему на плечо руку:

— Афанасий, не первый раз плывешь… Ты подумай лучше, как с ладьей быть?

— Парень-то какой… Моя вина!

— Эх-ма!.. Не тебе одному жалко. О живых думать надо! Ведь уходим, а наши там…

Никитин очнулся. Струг, качаясь, шел угоном. Гребцы с хриплым уханьем били веслами. Поросшие густыми зарослями берега рывками кидались назад.

— Как же воротишься? — спросил Афанасий Копылова. — Так мы и струг потеряем… Да, может, еще и проскочила ладья-то?

Копылов помолчал, потом опустился возле борта, положил голову на клетку:

— Разор, значит.

И заскрипел зубами.

Хасан-бек торопил, менял гребцов, ни разу не сошел с палубы до рассвета, когда, наконец, показалось, что отплыли далеко и опасность миновала.

Но тут, едва стало развидняться, случилось непоправимое. Струг, уже выходивший в устье, с разбегу налетел на мель. Его словно выкинуло из воды. Задрав нос, он резко завалился на левый борт. Покатились клетки, попадали и закричали люди. Весла правой стороны повисли в воздухе. Гребцы по привычке еще раза два взмахнули ими, — со стороны струг напоминал подбитую птицу, бьющую в агонии крылом.

— Снимать! Сходи в воду! — закричали на палубе. Но снять струг не довелось. Татарский отряд возник на берегу внезапно и бесшумно, словно и не пропадал никуда.

Копылов первый увидел астраханцев и опустил руки… Татары, грозя луками, хлопая плетями, окружили струг, согнали всех на берег, опутали судно веревками, впрягли коней и потащили корабль вверх.

Русских и шемаханцев заставили помогать лошадям.

— Зачем бежал? — нагибаясь в седле, спросил Никитина угрястый, со шрамом на лбу татарин, в котором тот сразу признал их проводника. — Сказали, как рыбка плыть будешь… А рыбка в загородь плывет!

Татарин тонко захохотал, завизжал, довольный своей шуткой, а потом поднял плеть и сильно, со злобой ударил Никитина по голове…

Корабль тащили недолго. Известными татарам протоками добрались до главного отряда быстро. Здесь же стояла и ладья, засевшая, как теперь увидели, на езу.[41] Ее уже разграбили. На берегу, в траве, валялись распоротые тюки, выпотрошенные сундучки. Пленных сбили в одну кучу. Окровавленный Матвей Рябов шепнул:

— Все взяли… Мы думали — хоть вы ушли…

Хасан-бек принялся требовать, чтоб его провели к хану, достал свой фирман, тыкал в нос страже. Татарин в богатой шубе остановился, послушал посла, принял фирман, подержал вверх ногами, а потом разорвал и швырнул по ветру.

— Чего смотрите? — затопал татарин на стражу. — Бери!

Хасан-бека ловко повалили на землю, выдернули из шубы, надетой на кольчугу, из сапог, содрали тюрбан. Он только покряхтывал и через минуту уже сидел на росистой траве в одном исподнем, босой, без перстней и ошеломленно открывал и закрывал рот, как выброшенная на сушу рыба. Другие татары сноровисто обшаривали русских и шемаханцев, вывертывали карманы, лазили за пазухи, снимали кафтаны и халаты, какие глянулись им.

Со струга тащили ковры, ларцы, клетки с птицами, мешки.

Тело Ивана бросили с размаху в воду. Оно упало возле берега с тупым всплеском.

Никитин не удержался, когда грабитель ухватился за Оленин науз, ударил татарина по руке. Его тотчас повалили, стали избивать, но науз остался у Афанасия.

Потом вдруг татары кинулись в сторону на крик Васьки.

Сокольничий словно одурел. Он и во время боя и во время бегства только об одном пекся — о своих кречетах, а тут совсем рассудок потерял. Налетел на татар, тащивших клетки, стал отнимать птиц. Мордовали Ваську до полусмерти.

Вскоре грабеж кончился. Татарин в богатой шубе опять появился возле пленных, объехал их на коне, стал тыкать рукой то в одного, то в другого русского.

Тех, на кого он указывал, оттаскивали прочь. Выдернули из кучки Илью-бронника, трех московских.

Потом татарин, ломая язык, крикнул:

— Нечестивые убили нашего брата… Четырех берем себе ваших… Уходите вниз!.. Вверх не пустим, весть подавать в Сарай не пустим!

— Ладьи отдай! — попросил кто-то.

— Ладьи не дам, себе берем. Вам лодки даю. Вон стоят. Уходи!

— Товарищей взять надо! Убитых-то…

— Бери, уходи!

Из группки пленных раздался крик бронника:

— Жене скажите… сыну! Братцы! Скажите… спасете, может…